Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1

Наш дом одной стороной выходил на луг, называемый «выгон», где паслись коровы и лошади. Трава там росла низкая, от частого выпаса словно подстриженная. В период майских гроз как будто все весенние радуги спешили вспыхнуть над лугом, чтобы дать место покрасоваться и другим радугам. В луговых низинах стояла теплая вода, отражая высокие белые облака, по которым мы пробегали босиком, разбрызгивая сверкающие небеса. Но то, что пребывало внутри, было больше и важнее того, что находилось вне меня, ибо оно являлось главным, тем, ради чего существовало все остальное и даже я сам. Оно определяло все вокруг, то, что оставалось внешним и не имело этой жизни, которая жила во мне в великом молчании и покое, и к которой так трудно оказалось вернуться став взрослым.

Находясь постоянно среди сверстников, меня не покидало удивительное ощущение, подобное сокровенному пониманию, что нечто во мне безсмертно и будет существовать вечно. Что-то необыкновенное и предельно ясное окружало меня со всех сторон, но более всего пребывало внутри меня и, словно немеркнущий свет, ясно открывалось моему сердцу. Оно являлось мною и было безсмертно. Оно не могло умереть, ибо не ведало смерти. Тогда мне представлялось, что это ощущение, неотъемлемое как воздух, которым мы дышим, свойственно всем людям.

Находясь в этом безсмертном «нечто», похожем на сферу, не имеющую границ, мне было легко и свободно жить, потому что в этом пребывала сама жизнь или, точнее, оно само было жизнью. Это удивительное неведомое ведало жизнью и подсказывало детскому сердцу как нужно жить. Только много лет спустя мне удалось понять, что это состояние детства, неумирающее и вечное, есть переживание постоянного самообнаружения или откровение души, существующей в чистоте народившейся жизни, неразрывно связанное с Богом, сказавшим о детях удивительные и мудрые слова – что их есть Царство Небесное.

Первый умерший, которого мы увидели, не вызвал у нас, детей, чувства страха, а скорее удивление перед странным поведением взрослых, которые словно играли в неприятную игру, в истинность которой не верило детское сердце. Каждый раз после Пасхи сельчане, приготовив куличи, различные печеные изделия и набрав в сумки крашеных яиц, отправлялись со всей этой снедью на кладбище, где поминали своих близких. Так делала и моя мама, с которой я ходил среди могильных крестов, держась за ее руку. В то время она была глубоко верующей, на всю жизнь отказалась от мяса, и я часто видел ее молящейся. Помню огромное количество полевых цветов, сплетенных в венки, которые украшали деревянные кресты, горящие свечи, светлую печаль на лицах людей – и странное чувство овладевало мной, как будто мы находились среди живых, где не было тех, кого принято называть усопшими. Поэтому из той поры в памяти так сильно запечатлелись церковь и кладбища.

Вернувшись домой, я пытался представить себя мертвым: закрывал глаза и переставал на мгновение дышать. То, что мое тело существует, ходит, бегает, совершает разнообразные действия, я понимал, но в то же самое время не чувствовал, что оно имеет вес, чувство тяжести тела отсутствовало полностью. Состояние легкости и спокойного счастья не оставляло меня ни на миг. И даже когда я закрывал глаза, оно не менялось и наполняло всего меня ощущением полноты жизни, не имеющей ни перерывов, ни конца. Как же эта жизнь могла умереть? И почему взрослые так скорбят при виде мертвого тела, если жизнь умершего не прерывалась?

Ощущение того, что я никогда не могу умереть, наполняло сердце тихой радостью и пронизывало все движения моего тела. Это было чувство безграничной доброй свободы, которое трудно было сдерживать. Усидеть дома я не мог, потому что улица и дом для меня были одно и то же. Безпрерывно хотелось прыгать, чтобы достать головой до неба, или хотя бы до белых облаков, бежать, обгоняя не только соседским мальчишек, но даже ветер, и смеяться звонче всех птиц в округе.

– Вот непоседа растет… – улыбаясь, ворчала бабушка.

– Ну когда же ты угомонишься? – удивлялась мама.

А мне казалось, что я веду себя спокойно, что это только взрослые какие-то неуклюжие и замедленные, словно спят на ходу. Во все время детства мне не хотелось есть дома, потому что мои друзья, как и я, постоянно что-то ели по садам и огородам: недозрелые яблоки, с ужасным вяжущим вкусом, зеленые кислые абрикосы, страшно терпкие ягоды терновника, вишневую смолу, текущую из трещин древесной коры, зеленые вишни с белыми косточками, ароматные и душистые цветы акации, даже мел – и все это казалось необыкновенно вкусным, и толк в этой еде понимали только мы.

Домашние обеды, такие привлекательные на вид, есть абсолютно не хотелось. В тарелке супа я видел лишь острова из картофеля, разделенные суповыми проливами, с подводными рифами моркови и вермишели. Мой корабль – столовая ложка, отважно скользил по этим проливам, причаливал к неисследованным картофельным островам и даже тонул в суповом море.

– Отец, посмотри, что он творит в своей тарелке! – не выдерживала мама.