Птицы поют на рассвете

— Что косишься? Думаешь, прогадал? Думаешь, ночью легче было болтаться по лесу? Да?..

— Убери его, — хмуро попросил Михась Пашу.

— А тогда давай еще на цигарку, — нашелся Паша. — Дорога долгая вести твоего дружка.

Михась молча снова развязал кисет.

— Бери. — Паша подставил ладонь.

— Теперь пошли, Тюлькин!

У опушки ветер дул сильно. Хусто повернулся к опушке спиной. Лицо его раскраснелось, и Михась не понял, от возбуждения или от ветра вспыхнули у того щеки.

— Говорят, земля испанская потеплее нашей будет, — сказал Михась. Они шли вдоль опушки, поглядывая на снежную поляну, белевшую справа. — Всегда солнце. Говорят, солдаты ваши и шинелей не носят? Слыхал, у вас заместо бульбы апельсины растут?

— Растут, — подтвердил Хусто. — Только сейчас земля Испании очень холодная, — вздохнул он. — Франко.

Михась уловил что-то смутное в кустах за поляной. Тронул плечо Хусто:

— А ну гляди.

Хусто ничего не заметил. Но оба отступили на несколько шагов от опушки и скрылись за стволами сосен. На поляне появились люди.

— Три мужика, вон еще баба, — вглядывался Михась. — Автомат в руки!

Хусто сдернул с плеча автомат и взял наизготовку.

Подхлестываемые снежным ветром, вобрав голову в плечи, путники брели неуверенно и не то настороженно, не то растерянно озирались. Здешние жители, знал Михась, если и выходили теперь к этой стороне, то лишь там, где старая гать вела из дальнего хутора в деревню. А эти шли напрямик в камыши, в самую болотину. Зачем?

Потом повернули прямо на Михася и Хусто, — видно, заметили их.

— Стой! Руки вверх! — Михась направил на путников автомат.

Они остановились. Подняли руки.

— Ни шагу больше. И отвечай.

— Чего отвечать? — громко откликнулся рослый человек лет пятидесяти с черной бородой на смуглом лице. Он был в тулупе и шапке с потемневшими плешинами.

— Чего буду спрашивать. То и отвечать. Кто такие?

— Свои, товарищ. Свои… — тоном, не допускавшим сомнения, ответил рослый в тулупе.

— А почем знаешь, что мы тебе свои? — спросил Михась. Он стоял в нескольких шагах от задержанных и внимательно рассматривал их, словно хотел по каким-нибудь скрытым приметам догадаться, что за люди.

— Как же не свои? — бодро улыбнулся рослый в тулупе. — Раз идем к вам — свои, значит… Веди к командиру.

— А куда ж еще, — усмехнулся Михась, не замечая дружеского тона задержанного. — Оружие есть?

— За оружием идем…

Всех обыскали.

— Я поведу, а ты оставайся, — сказал Михась Хусто. — Вперед! — кивнул всем четверым. Он не опускал автомата.

Тот, в тулупе, недоумевающе смотрел на Михася.

— Вперед, — повторил Михась и показал, что идти в лес, по тому вон прогалку.

— Ты что, под ружьем вести нас будешь?

— А то как? У тебя ружье будет, меня поведешь.

— Валяй. — Рослый, с черной бородой посмотрел на Михася с холодной злостью.

Запахнув полы тулупа, двинулся, куда показал Михась. За ним пошла женщина, в ее потухших, ничего не выражавших глазах, казалось, отражался снег — такие они были стеклянно-голубоватые и холодные. Михась посторонился и пропустил ее мимо себя. Потом на примятый снег прогалка ступил светлоглазый парень, совсем худой, и оттого выглядел он еще более длинным, чем был. Из-под шапки виднелись жесткие курчавые волосы. Последним шел тоже молодой и тощий. В ушанке, на которой темнел вдавленный в седой мех след звезды, в шинели, опаленной огнем, должно быть, многих костров, — вся она была в рыжих пятнах и дырах от прожогов, — он казался солдатом, только что вышедшим из боя.

С наведенным автоматом Михась шел сзади.

— Ты не очень, слышь… — косился на автомат рослый, с черной бородой, в тулупе. — Убери к чертям собачьим! На немца наставляй. А на меня нечего. Убери, говорю.

— Для порядка я… — В голосе Михася неожиданно прозвучали мягкие интонации.

Прогалина кончилась, вошли в чащу. Шаги оставляли следы — рваные ямки в сухом снегу. Ветер, проникавший и сюда, тотчас запорашивал их. Впереди стлалось нетронутое белое море, по которому, потеряв направление, плыли куда-то бесчисленные зеленые паруса — ели в снегу. И ни стеги, ни тропинки. Было удивительно, как безошибочно находил Михась дорогу.

— Разрешите!

— Да, — откликнулся Кирилл.

Все спустились в землянку.

— Задержали на северной кромке, — доложил Михась.

Только сейчас почувствовали пришедшие, как озябли.

— Сбились с дороги? — пристальным взглядом окинул Кирилл всех.

— А нет, товарищ командир, — решительно проговорил рослый, в тулупе, с черной бородой. Он еще плохо видел того, с кем говорил, глаза его привыкали к полумраку землянки. — Не сбились. — Он откинул полы и воротник тулупа, собираясь объяснить, как они оказались здесь. Но голос его вдруг осекся, словно забыл, о чем хотел сказать.

— Кирилл?

Все переглянулись.

— Захарыч! Вот так встреча! Откуда, старина? — Кирилл узнал колхозного мельника из своей деревни, обнял его.

— Да из нашей, старенькой, — скривились губы Захарыча. — Откуда ж еще!

— Вон что! — протянул Кирилл, будто этого быть не могло. — Как же там?

— Эх!.. — сокрушенно махнул тот рукой. И ничего не нужно было к этому добавлять.