Птицы поют на рассвете

«Не много добра берете с собой», — покачал Кирилл головой: вспомнились слова генерала. Там, в Москве, и ему казалось, что не много. А вон его сколько, этого добра! И все равно: самая малость для дела, которое отряду предстоит. Конечно, велика надежда на немцев, но для начала свои помогут: вскоре, как условились перед вылетом, кое-что сбросят. Только обосноваться бы поскорей. «Адрес сообщить…» Мысли Кирилла прервал радостный шум. Так и есть, доставали из грузового мешка курево, спички, масло в жестяных коробках, сахар, пакеты концентрированной каши, галеты, шоколад. Бинты, шапки-ушанки, плащ-палатки.

— О! — с ужимками потирал Тюлькин руки, увидев ушанки и плащ-палатки. — Живем, доблестное воинство, живем… Ни дождь, ни холод не страшны! Благодарение Юпитеру!..

— Что это у тебя все какое-то небесное, — рассмеялся Кирилл. — И Юпитера вот приплел. Ты теперь человек самый что ни на есть земной. Даже подземный, в землянке, братец, жить будешь.

Ивашкевич раздал ушанки, плащ-палатки.

— Петрушко! — позвал Ивашкевич. Он вытащил из мешка сапоги, связанные за ушки. — Возьми примерь-ка. Не велики?

— Та нет, — вскинул Петрушко глаза и робко взял сапоги.

«Эх, этот Петрушко…» — покосился Кирилл.

2

— Пошли, — сказал Кирилл.

Он шагнул по траве. Мятая трава хранила очертания лежавших на ней тел. «Трава поднимется, — подумал он, — все сгладится». Окурков, бумажек не было нигде, пустых консервных банок тоже.

— Пошли.

Шурша еще не обмякшими плащ-палатками, все спустились в низину. Ветер круто обгонял их и выдувал из низины молочный туман. Они смотрели перед собой, выискивая места посуше.

Минувшая ночь с ее тревогой уже отодвинулась далеко. Самое страшное, оказывается, было вчера, когда они неслись над поздней Москвой, утонувшей в ледяном свете луны; и когда инструктор, прощально толкнув в плечо, оторвал их от борта самолета, за которым начиналась другая жизнь; и когда услышали пугающий шорох ветра на земле…

Михась показывал путь, словно по своей деревне вел. Забирали левей и левей. Куда-то в сторону отходил болотняк. Уже показался тальник. «Ох и заросли, — подумалось Михасю. — Хоть корзины, хоть кошевки для розвальней плети — прут крепкий, видать, да длинный: стояк из него первый сорт». Сам удивился, что подумал об этом.

Солнце пробилось сквозь шевелившиеся тучи, туман поредел, и обнажилось жидкое болото. Под ногами раздавался звук, будто шумными глотками сапоги всасывали поду.

— Гать, — сказал Михась. Он шел рядом с Кириллом.

Ступили на узкий настил из бревен.

Болотная жижа переплескивалась через обомшелые кругляки. Потом гать пропала в стоячей воде. Впереди, на взгорке, показалась стайка избушек, они присели, повернув к болоту окна, как глаза. «Метров четыреста до хат», — прикинул Кирилл.

— Обогнем хуторок, — сказал.

Михась кивнул и взял вбок. Он не шел, а ловко перескакивал с кочки на кочку, они мягко погружались в воду, крошечные темно-зеленые островки, а потом медленно всплывали за спиной. Михась выбирал кочки покучнее и повыше, быстро и уверенно выбирал, нигде ни на секунду не задерживался.

Повернули в камыши. Руками раздвигали сухой и тонкий чарот, открывая проход длиной в шаг, и, сделав шаг, опять разводили камыши в стороны. Так прошли с полкилометра, немного больше.

Вода посветлела. Ил, поднятый со дна, все равно мутил воду, но она была уже не такая мутная. Теперь ветер дул навстречу и лихо раскидывал полы плащ-палаток. Рыжеватого цвета, как болотная трава, концы плащ-палаток трепыхались и бились о голенища сапог.

Кирилл посмотрел назад. Его взгляд вобрал в себя весь отряд, всех сразу. Он уже успел свыкнуться со всеми, и не будь хоть одного из них, отряд потерял бы для него свою целостность. Кто не вернется, кто уцелеет для жизни, для ее навеки нескончаемых дел? Никто, никто не знает. Надежда хранила всех. И шли они сейчас все равные перед жизнью и смертью.