Птицы поют на рассвете

Кирилл знал Лещева. Это был партийный работник, глубоко штатский человек, весь погруженный в простые, казалось, бесхитростные заботы, которые, собственно, и составляют жизнь, когда ей не наносят раны. Он был увлечен ими, этими заботами, как любят солнце, которое видишь каждый день. И как радостные события входили в его жизнь ранняя зяблевая вспашка, успешный сев озимых, вывозка навоза на поля, если это было, как сейчас, осенью, и, подобно полководцу, готовящемуся к большому и решающему сражению, прикидывал, рассчитывал, планировал, как лучше убирать хлеба на десятках тысяч гектаров земли, как и где строить новые предприятия, здания, где прокладывать новые улицы, парки… Сейчас Лещев казался Кириллу каким-то другим. Но постепенно, вникая в его рассуждения, вслушиваясь в чуть посуровевший голос, улавливая его ровные жесты и движения, которые Кириллу помнились, он понял — это был прежний Лещев, он сохранил в новой своей жизни спокойную увлеченность делом, рассудительность, в которой чувствовалась отстоявшаяся горячность. Он продолжал работу на той же земле, что и до войны, и все здесь было ему близким, знакомым, своим.

Кирилл не спускал глаз с Лещева. Он заметил, что у того натруженное лицо, как у других бывают натруженные руки.

Потом перевел взгляд на Ивашкевича. Ивашкевич сидел, слегка склонив голову набок, и внимательно слушал.

До этого он не бывал на заседаниях обкома — не приходилось. Был банковским служащим в районе, потом — работник милиции, потом служба в армии и — война.

— Вот, товарищи, как складывается обстановка. — Лещев умолк, будто ждал вопросов. — Все операции наши должны сейчас преследовать одну цель: уничтожать все идущее из Германии и молотить то, что под натиском наших войск будет бежать в Германию. Пусть каждый отряд подумает над этим, пусть прикинет, где и что делать. И свое решение — сюда. Как? — обвел он глазами членов обкома.

— Ну так, — твердый голос. Кажется того, басовитого, снова посмотрел в его сторону Кирилл.

— Следующий вопрос, — не повышая тона, произнес Лещев. — О подготовке взрыва электростанции в городе и водокачки на узловой. Давай.

На середину избы вышагнул немолодой уже, приземистый человек с сухим обветренным лицом, откашлялся, взглянул на Лещева.

— Так дело это готовим. — Еще раз откашлялся. — Правда, возникли непредвиденные обстоятельства. — Опустил глаза.

— Война есть война: непредвиденные обстоятельства вещь обычная, — сказал Лещев. — Но их-то мы и должны предвидеть, готовя операцию. Сам понимаешь. Так вот, эти непредвиденные обстоятельства нам уже известны. И не для того, чтобы ты повторил их, поставлен вопрос. Нам нужно знать — когда?

— Группа просит обком перенести срок.

— Назови этот срок.

— Еще три дня сверх для водокачки и пять — для электростанции, — настойчиво и требовательно выговорил человек с сухим обветренным лицом и поднял голову, как бы в ожидании ответа.

Лещев живо представил себе здание новой электростанции за парком, выстроенное незадолго до войны. Столько потребовалось тогда от него усилий, столько было хлопот, когда начинали строить ее. Вспомнились разговоры и споры в Госплане, и еще вспомнилось, как трудящиеся города устраивали воскресники и готовили площадку для строительства, и как сам он и его жена таскали носилки с мусором, со щебнем. Называлось это несколько громко — «народная стройка». И теперь вот электростанцию надо взрывать, и это, оказывается, еще труднее сделать, чем строить.

— Что ж, товарищи, — раздумчиво развел руками Лещев. — Чем провал, лучше удлинить срок. Согласимся. Но скажу, атакуя, не мешкай. Мы даем врагу возможность нормально работать в городе лишних пять дней. И три лишних дня воинские эшелоны противника будут бесперебойно набирать в паровозы воду. Хорошо. Готовьте дело. Сможете сократиться на день, даже на час — добро. Час действия водокачки — три-четыре лишних воинских состава на восток.

— Понял, — сказал человек с сухим обветренным лицом. Он сел на место, свернул цигарку. Руки его дрожали, будто он только что взорвал электростанцию и водокачку.

— У нас еще, так сказать, медицинский вопрос, — провел Лещев ладонью по лбу. — Наши перехватили колонну грузовиков с медикаментами.

— О! — обрадованно встрепенулся большеглазый молодой человек. В позапрошлом году окончил он медицинский институт и по путевке прибыл на работу в городскую больницу. Он сидел рядом с Кириллом и Ивашкевичем. Все время молчал.

— В том-то и дело, что «о!», — улыбнулся Лещев. — В отрядах медики давно лечат только клизмами — ничего же, кроме кипяченой воды, у них нет. Вот мы им и подкинем медикаменты. В этом, собственно, и вопроса нет. Вопрос вот в чем. — Ладонь его снова легла на лоб. — Почти во всех деревнях медпункты закрыты. Да и какой в них толк, если даже от самых простых болезней лечить нечем. Порошка аспирина, и того не найдешь. Надо через отряды разыскать оставшихся врачей, фельдшеров и предложить им открыть медпункты. Будем снабжать эти пункты медикаментами.

— Правильно.

Еще голоса:

— Правильно. Нельзя же, чтоб люди умирали только потому, что нет никаких лекарств.