Птицы поют на рассвете

С темной сосны снялась тяжелая птица. Они вздрогнули одновременно, словно вместе составляли целое, и шарахнулись в сторону. Масуров выхватил из-за пояса парабеллум, нащупал в карманах гранаты. Потом понял: птица. Она пронеслась над ними, долго был слышен ее тревожный полет. Постояли, взявшись за руки, чтоб унялся страх. Пошли дальше, раздвигая еловые ветви, и получался неслышный проход. Сделав шаг, отпускали их, и, выскользнув из рук, ветви с минуту шевелились за спиной. Масуров и Оля, замирая, оборачивались, вслушиваясь в шорох.

Мир состоит из шорохов, из коротких, долгих, сухих, крадущихся шорохов, и все они таят опасность. Война никогда не спит. Даже когда умолкают пулеметы и автоматы. Постоянно приходится всматриваться, вслушиваться во все, и все время быть готовым убить или быть убитым.

Все время ощущали они опасность.

«Это, оказывается, счастье, не прячась, идти куда хочешь и когда хочешь, прилечь на траву, бежать на работу, торопиться на свидание, писать письма матери, петь песни…» А она жила и не подозревала этого.

Вместе с днем все как бы ушло отсюда, и образовалась пустота. Масуров поднял голову, посмотрел вверх. Когда поезд подходил к одиннадцатому километру, вспомнил он, небо было черное, глухое, холодное. А сейчас оно просыпалось. Сквозь поредевшие тучи замигали звезды, сначала смутно, потом свет их стал ярким и пристальным. Вспомнилась и минувшая ночь, когда с Витькой ехали они сюда, и такие же звезды висели сначала над головой, а затем переплыли влево, к черным зубцам дальнего леса…

Витька с трудом сдерживает лошадей. Лошади заметались, услышав шипение паровоза, сумасшедший лязг буферов, выстрелы, и вырывают из Витькиных рук поводья. Он вертится, откидывает корпус назад и, крепко упираясь ногами в землю, не выпускает поводья. Через несколько минут Масуров и Саша-Берка будут здесь. Несколько минут он еще выдержит это напряжение. До железнодорожного полотна метров триста. Мимо кустов, через ельник. Правее ельника, там, над сосновым бором, взлетает ракета и держится долгую-долгую минуту. В ледяном свете видно, как столпились сосны и как бегут от дерева к дереву маленькие тени. Много. Много. Врассыпную. Направо, налево. В лес! В лес! Витьке чудится, он даже слышит топот бегущих ног. «Вышло, вышло дело», — торжествует Витька. Он поворачивает голову в сторону железной дороги, которую не видит. В бор несется пронзительный треск пулемета и автоматов. Что-то очень лихой огонь. Будто разгоняет бегущих. Свет ракеты тускнеет и гаснет. Витька жмурит глаза, на них давит тяжелая тьма, упавшая на землю. Опять ракета, и опять выбегают из мрака сосны и, четкие, грозные, останавливаются. Воздух снова нестерпимо яркий. Витька оборачивается на быстрый топот. «Они, они…» Масуров и Саша-Берка. Он торопливо бросает им поводья. Они вскакивают в седла, лошади срываются с места.

Он шел на полшага впереди Оли. Мрак прятал его. Широко расставив руки, она ладонями потрогала тьму, как слепая. Ничего не нашла и так, с протянутыми руками, рванулась вперед. Натолкнулась на Масурова. Ночью, в непроницаемой тьме ни пространства, ни расстояния, вместе со всем на земле исчезает и человек, он не видит себя, он двигается, но, кажется, так никуда и не уходит.

Еловая ветка, должно быть, длинная, хлестнула Масурова по лицу, он подхватил ее, отвел назад, передал Оле и осторожно пошел дальше. Теперь, когда углубились я лес, они почувствовали себя немного уверенней. Лес был невидим, но он шумел, кряхтел старыми стволами, шелестел листвой, не боясь, он разговаривал вслух.

— Куда же мы? — Голос Оли выдавал волнение.

— Идем, видишь, на Полярку. На север.

— А дорогу знаешь?

— Какая ж тут дорога?

— Я про другое. Ночь. А вдруг болото? Река? Или еще что…

Масуров как бы раздумывал над вопросом Оли. Потом:

— В конце концов ночь не всегда несет с собой опасность. — В тоне слышалась неуверенность и, почувствовав это, добавил: — И не все страшное обязательно на нашем пути.

Оля ни слова больше не проронила. Она все еще не могла свыкнуться с тем, что уже не в вагоне-теплушке, что идет по своей земле, — страшно и опасно, пусть.