Публичное одиночество

Премьера же удлиненного фильма должна состояться в Москве в самое ближайшее время… (I, 34)

(1992)

Интервьюер:В печати вашу короткометражную телекартину «Автостоп» назвали великолепным провалом.

«Автостоп» был спасением для нашей Студии «ТРИТЭ». Контракт на рекламу для концерна «Фиат» был для нас чрезвычайно выгоден.

Моя задача заключалась в том, чтобы снять двенадцать минут для «Фиата» и (в те же сроки и на те же деньги) пятьдесят пять минут телевизионной картины.

Никто об этом не знал. Никто не понимал, почему я потратил двадцать две тысячи метров «кодака».

Забудьте, что это реклама «Фиата», забудьте, что это снимал я, забудьте, что написано в прессе…

…И насладитесь фильмом?

Если бы Вы видели, как люди смотрят, смеются, плачут… (I, 45)

«Урга – территория любви» (1991) (1991)

Картина «Урга – территория любви» «спелась» как бы из воздуха, которым мы дышим. Она, видимо, вызрела из ощущений, переживаний, мыслей и помыслов русского человека, живущего в этом мире – в России и вне его, ощущающего корнями эту страну, отношение к ней зарубежья.

Кроме того, одним из импульсов было то, что мы – Евразия…

В фильме «Урга – территория любви» художественно исследуется тема человеческих ценностей, которые коренятся в жизни, поведении, в представлениях людей разных народов. Русскому и – шире – европейцу на первый взгляд трудно принять образ жизни монгола, кому домом была и осталась юрта, а «городом» – бескрайняя степь. Да и монголу, стоило ему попасть в китайский город, живущий по западному образцу, становится неуютно. Товарные плоды современной цивилизации привлекли его скорее как игрушки, а не как что-то такое, ради чего стоит жить. Природные силы берут в нем верх, и визит в город лишь будит на миг уснувшую память…

В картине идет разговор о двух людях, о представителях двух народов. И оба, да простит меня Господь, зомби. Русский человек понимает, что с ним что-то произошло, чувствует кожей, но объяснить происшедшего не может. Не находит он объяснения и в выплеске ощущения себя заброшенным, погибающим – в щемящей сердце песне «На сопках Маньчжурии», ноты-татуировка которой вытравлена на его спине. Он не скажет, кто виноват – Маркс, Энгельс, нигилизм российский. Или большевизм, выжигавший в течение многих лет в народе его менталитет, ощущение корней. Он не понимает, что приведена в исполнение угроза партийного гимна: «Кто был никем, тот станет всем». Не догадывается, что проведена страшная селекция. Он не задумывается, что жил в стране, где, чтобы стать министром или главой государства, нужно было доказать доподлинно свое ничтожество в поколениях: что твой прадед – раб, отец – батрак, мать – прачка, ты сам – окончил класс церковно-приходской и ВПШ заочно. Он ничего по простодушию своему не знает. Даже зачем работает в Китае, строит какую-то дорогу в чужой стране. В то время как дома, в России, полная разруха. Но он уже чувствует неладное, и у этого русского человека есть еще надежда, что его дети хоть что-нибудь поймут. Или он сам когда-нибудь очнется, если ему дадут очнуться, перестанут глушить сознание водкой или возможностью уехать за границу.

И монгол тоже зомби. Его предки завоевали полмира, а он едет в город, чтобы достать презервативы и избежать рождения «лишнего» ребенка. Его историческая память так же замутнена, хотя причины иные…

Моя картина о людях, в целом не виноватых в том, что они такие. Они – результат, жертвы, несчастные люди, которые еще ощущают, что несчастны. Хотя бы на уровне подсознательно-эмоциональном… (I, 39)

(1992)

Однажды мне пришла в голову идея снять фильм о Внутренней Монголии в Китае. До сих пор я не уверен, что знаю почему. Возможно, я шел по следу предков…

Монголы правили Россией двести семьдесят лет – и их господство принесло меньше ущерба, чем семидесятилетнее правление большевиков, если судить по результатам. Да, монголы жгли, грабили, но они никогда не оскорбляли религиозное чувство русских.

Во всяком случае, все, что было в самом начале, – это либретто на пяти страницах, несколько ключевых слов и несколько идей. Затем постепенно стало приходить поэтическое ощущение. Два человека, с которыми я постоянно работаю, поехали в Монголию. Мой друг, второй режиссер Анатолий Ермилов, вернулся оттуда со снятыми на видео возможными местами для натурных съемок и несколькими обрывками удивительных сведений. Например, он привез любопытную информацию о контроле за рождаемостью: китайским супружеским парам разрешено иметь только одного ребенка, в то время как монголам, как национальному меньшинству, разрешено иметь трех детей. Вокруг этого Рустам Ибрагимбеков, мой друг и соавтор, и я принялись выстраивать сюжет. Что меня интересовало даже на той ранней стадии – это сочетание или даже скорее столкновение между вечной, не меняющейся Монголией, страной средневековья, кочевников и степей, и современной страной.