Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

Понятно, что кто-то пьёт дорогой коньяк, а кто-то — палёный портвейн. Более того — я в разных местах постоянно читаю отчёты потребителей книжного самогона о своём похмелье — как у них с утра после чтения разочаровавшего автора дрожали руки, а во рту был вкус медной ручки.

Во времена Василия Розанова, слова которого вынесены в эпиграф, бутылка не самого дорогого коньяка стоила рублей пять, а водка стоила от сорока до шестидесяти копеек (не за пол-литра, а за уставной объём в 1/20 ведра — 0,61 л).

В знаменитом некогда, а ныне несколько подзабытом романе Валентина Катаева дедушка одного из героев получает деньги за свой улов — ему отсчитывают двенадцать копеек липкими медяками: «Дедушка взял деньги и тут же, весь клокоча от бессильного гнева, пошёл в монопольку и купил за шесть копеек голубой шкалик с красной головкой. Он ободрал сургуч о специальную тёрку, прибитую на акации возле питейного заведения, и трясущейся рукой выбил пробочку, завернутую в тонкую бумажку.

Он одним духом вылил в горло водку и „вместо закуски“ вдребезги трахнул о мостовую тонкую посуду, хотя мог бы получить за нее копейку залога»[209].

Дедушка покупает небольшую бутылочку ёмкостью в сотую часть ведра — то есть 125 грамм. Вот что пишут нам в книге «Повседневная жизнь русского кабака»: «„В распой“ самой ходовой мерой была чарка (123 миллилитра), она же в XIX веке называлась „соткой“ — отсюда появилось приглашение „дёрнуть по соточке“. Самой маленькой дозой был шкалик, или „мерзавчик“ в 61,5 миллилитра — „мал для желудка, да дёшев для кармана". Наряду с чаркой в XVIII веке существовала и такая мера, как ковш — 3 чарки (около 0,4–0,5 литра); позднее превратившаяся в полуштоф или водочную бутылку (1/20 ведра — 0,615 литра); угоститься с приятелем можно было „косушкой", иначе „полубутылкой" или „сороковкой", поскольку она составляла сороковую часть ведра — 0,307 литра. До революции была еще бутылочка-„пятидесятка"»[210]. Правда, счёт сбивает то, что «мерзавчиками» звались не только любые маленькие бутылки, но и небольшие рюмки разного объёма — но, как мы знаем, с малыми формами в литературе дело обстоит точно так же.

Итак, дедушка берёт «красноголовки», то есть, самой дешёвой казённой водки. Книг (и газет) он, разумеется, не читает и в этом смысле не только вписывается в правило Василия Розанова, но и идёт дальше. Но, заметим: толстовское издательство «Посредник» (оно демпинговало) распространяло «Хаджи Мурата» по цене в два мерзавчика. А «Отец Сергий» шёл как раз по цене этой маленькой бутылочки.

Во времена Венедикта Ерофеева цена на водку вошла в анекдоты и не менялась по десятилетию — сперва 2 р. 87 к. (1961), затем 3 р. 62 к. (1972), 5 р. 30 к (1981), 4 р. 70 к (1983). Книги шли вровень.

Всё это ценообразование чем-то напоминало соотношение стоимости спирта и воды, и соотношение постсоветских роялти к цене книги на прилавке. Так что нынешние книгораспространители в старой традиции и по-прежнему добавляют к отпускной цене 150 %. Они у меня сочувствия не вызывают. Как только я слышу о том, что вот мы задерём цену, потому что арендные ставки высоки, потому что нам нужно развиваться, то у меня есть смутные подозрения, что мне что-то недоговаривают. Оно, конечно, потребитель пока в доле, но его уже почти отвадили от продукта. От многих занятий нас жизнь уже отучила, и, кажется, от современной прозы по три бутылки водки отучит легко.

В конце концов, телевизор есть.

В 1979 году Сирил Норкотт Паркинсон в книге The Law, or Still in Pursuit (1979) писал: «Издатель считает, что его конкуренты — другие издатели. На самом же деле он конкурирует с поставщиками парусных шлюпок, теннисных ракеток, игральных карт и лыж, то есть со всеми, кто обеспечивает другие формы развлечения. Если пивовары позаботились о рекламе, а издатели — нет, то лишнее пиво будет куплено на деньги, выкроенные за счет отказа от покупки книг»[211]. Понятно, что английская метафора повязана с другими напитками, не с водкой.

Нет книг «вообще». И я соглашусь, что за красивую детскую книжку мало что жалко — ведь покупается не книга, а гордость и предубеждение. Однако ж, разговор о справедливости — и интересно понять, что кроется именно за словом «справедливость».

Пока я наблюдаю нестройный хор мальчиков и бунчиков (чиновников, книгопродавцев и издателей), о том, что их некачественная работа должна искупаться социальной значимостью. (Писатели тоже не отстают, но они давно за гранью и не являются полноценными участниками дискуссии).

Справедливо говорят о завышении цены как скрытой пирамиде, ведущей к инфляции и кризису. Этот кризис в книгоиздании уже наступил — и давно. Только продвигается он в разных местностях по-разному, не везде проеден символический капитал, etc.

И тут, заметьте, мы снова вернулись к водочному критерию Ерофеева. Сейчас справедливой ценой по критерию Ерофеева, является не магазинная, а как раз отпускная цена издательства — рублей пятьсот. Но от пьянства никто никого не отучит, а от покупки книг — вполне.