Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

— Шестнадцатого мая, — ответили мои новые начальники. — А не 27-го! Мы оригинал указа видели.

— Братья, — проникновенно сказал я. — Братья, ведь вы позволите мне так вас называть, ибо я почти привидение, меня почти нет тут, я дух, я ветер. Братья, слышали ли вы что-нибудь о разнице между Юлианским и Григорианским календарями? Вам слова «старый стиль» что-нибудь говорят?

Но братья меня не слушали, у них были твёрдые зарплаты, а меня уже задним числом лишили олигархических денег. Передовая вышла. Без всяких там сомнений — зато с открытием.

Вообще журналистика, особенно столичная — дело большого апломба. Другой мой коллега как-то писал патетический текст о евреях. Евреи, если кто не знает, вообще такая тема, как начнёшь про них что-нибудь говорить, сразу попадёшь в дурацкое положение. Ещё хорошо, если не отлупят. А ведь отлупят за милую душу — не те, так эти. Такая это тема, да.

Но этот человек обладал к тому же некоторым бесстрашием. Он написал про евреев, и написал следующее: «Известно, что еврейская государственность теологически связана с иерусалимским храмом. Второй храм воздвиг Ездра, вернувшись из Вавилонского плена. В 70-м году его разрушил Тит Ливий. После неудачной попытки восстановления при Юлиане Отступнике евреи согласно их традиции принуждены оставаться без храма и без своего государства вплоть до прихода „машиаха“, мессии»…

Помню, взяла меня некоторая обида. Потому что Тит Ливий ни в чём дурном не был замечен, потому что у него было алиби — так как время его жизни было ограничено «59 до н. э. — 17 н. э.» Не говоря уж о том, что он был мне люб тем, что написал «Историю города Рима от основания города до 9 года».

Вся журналистика построена на том, что жизнь вынуждает писать ради красного словца, приврать и приукрасить.

Один мой бывший начальник как-то учил меня жизни. Он сидел и говорил:

— Журналистика — это такая вещь, в которой надо делать деньги из того, что обижаешь других людей.

Я не спорил с ним, хоть и не соглашался. Но выходило, что проверка каждого слова, каждой метафоры — дело для интеллектуального журналиста зряшное. Он часто притворяется писателем, смешивает карты, прячется от ответственности.

Зато успешный журналист безапелляционно и уверенно пишет, ошибаясь в деталях и сути, потому что он ездил на танке и поднимался на воздушном шаре, вчера писал о Толстом, а сегодня — о Караяне. Его делает знаменитым многописание и широта охвата.

И разговор сейчас идёт не про те опечатки, которые кристаллизованы Ильфом: «Держали корректуру девять раз, но на титульном листе было напечено „Британская энциклопудия“».

Опечатки пусть обижают того шофёра из анекдота, про которого сделали огромную статью с гигантским портретом. У шофёра был большой стаж безаварийной работы, и статья называлась «Сорок лет не пердел». Так было написано поперёк портрета, и, говорят, шофёр оставил город вместе с семьёй.

Меня же обижает мысль о том, что проверка не очень нужна, потому что это пишущий человек на самом деле продаёт не буквы, а доверие.

Скажут, что всё это банально. Так и что ж? Всё это надо говорить раз за разом, за ужином и за завтраком, снова — за обедом, и ещё раз — перед тем, как садишься за клавиатуру. Потому что ты можешь ошибиться сам, даже наверняка ты что-то перепутаешь, но пусть это будет больно. Пусть тебе будет мучительно стыдно за то, что ты соврал. Причём соврал, красуясь, радостно и по службе.

Мне скажут — а сам-то? Сам-то ты как? Мне надо признаться, что бессмысленная тяжесть слова и постоянные проверки ужасно тормозили мою буквенную жизнь. Оттого хлеба с маслом в моём доме было недостаточно. И при этом я всё равно ошибался, конечно.

При этом я умирал от ужаса, думая, что я что-то перепутал. В этот момент я был похож на героиню фильма режиссёра Тарковского «Зеркало», что под дождём спешит исправлять ошибку. Потом выясняется, что она думала, что пропустила ошибку в книге. Нам не говорят, какую — актриса Терехова только наклоняется к актрисе Демидовой и шепчет ей на ухо, а та лишь выдыхает. Как-то, совсем недавно, я и сбегал — не под дождём, а по морозу.

Есть ошибки страшные, но не стыдные — к примеру, отец моего отчима пропустил букву «р» в адресе на конверте (он печатал адрес на машинке). Всё бы хорошо, но эта буква должна была быть в слове «Сталинград». Он побежал на почту, там вошли в положение и отдали конверт. Ничем эта история более и не кончилась.

Но это — ошибка страшная, но не стыдная. А вот написать, к примеру, что-то вроде «Пётр Ильич Чуковский» — ошибка стыдная, хоть и не страшная, потому что тебе её припомнят и будут поминать постоянно.

Я дождался утра и позвонил корректорам, а у них телефоны не отвечают. Позвонил опять — нет их всё равно. (Потом оказалось, что у них прокладывали новую пожарную сигнализацию, и все телефоны не работали).

Я занервничал, а потом и решился. Зазвенел трамвай, поехал я в нём как сыч. Только не поливал меня, дождь, как актрису Терехову, а был какой-то дикий по нашим меркам мороз.