Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

В знаменитой повести «Кортик», которую написал Анатолий Рыбаков, была сцена в московском дворе начала двадцатых. «Мальчики играли царскими медяками в пристеночек. Генка изо всех сил расставлял пальцы, чтобы дотянуться от своей монеты до Мишкиной.

— Нет, не достанешь, — говорил Миша, — не достанешь… Бей, Жила, твоя очередь.

— Мы вдарим, — бормотал Борька, прицеливаясь на Славину монету, — мы вдарим… Есть! — Его широкий сплюснутый пятак покрыл Славин. — Гони копейку, буржуй!

Слава покраснел:

— Я уже всё проиграл. За мной будет.

— Что же ты в игру лезешь? — закричал Борька. — Здесь в долг не играют. Давай деньги!

— Я ведь сказал тебе — нету. Отыграю и отдам.

— Ах так?! — Борька схватил Славин пятак. — Отдашь долг — тогда получишь обратно.

— Какое ты имеешь право? — Славин голос дрожал от волнения, на бледных щеках выступил румянец. — Какое ты имеешь право это делать?

— Значит, имею, — бормотал Борька, пряча пятак в карман. — Будешь знать в другой раз.

Миша протянул Борьке копейку:

— На, отдай ему биту… А ты, Славка, не имеешь денег — так не играй.

— Не возьму, — мотнул головой Борька, — чужие не возьму. Пусть он сам отдает.

— Зажилить хочешь?

— Может, хочу…

— Не выйдет. Отдай Славке биту!

— А тебе чего? — ощерился Борька. — Ты здесь что за хозяин?

— Не отдашь? — Миша вплотную придвинулся к Борьке.

— Дай ему, Мишка! — крикнул Генка и тоже подступил к Борьке.

Но Миша отстранил его:

— Постой, Генка, я сам… Ну, последний раз спрашиваю: отдашь?

Борька отступил на шаг, отвел глаза. Брошенный им пятак зазвенел на камнях»[256].

Но это цитата забавная, для тех, кто улавливает рифму повести конца сороковых годов прошлого века и литературы века позапрошлого.

Я внесу ясность с помощью покойного писателя Григоровича. История, приключившаяся с ним, известна, увы, более, чем книги самого писателя Григоровича. Эту историю звенящих денег пересказывают все кому не лень: графоманы, критики, редакторы и преподаватели стилистики. Расскажу её и я, потому что это правильная история и её нужно повторять каждый день — особенно человеку пишущему.

Итак, Григоровичу заказали очерк о петербургских шарманщиках, и он прочитал свой текст Достоевскому:…«Он, по-видимому, остался доволен моим очерком, хотя и не распространялся в излишних похвалах; ему не понравилось только одно выражение в главе „Публика шарманщика“. У меня было написано так: когда шарманка перестает играть, чиновник из окна бросает пятак, который падает к ногам шарманщика. „Не то, не то, — раздраженно заговорил вдруг Достоевский, — совсем не то! У тебя выходит слишком сухо: пятак упал к ногам… Надо было сказать: пятак упал на мостовую, звеня и подпрыгивая…“ Замечание это — помню очень хорошо — было для меня целым откровением. Да, действительно: звеня и подпрыгивая выходит гораздо живописнее, дорисовывает движение. Художественное чувство было в моей натуре; выражение: пятак упал не просто, а звеня и подпрыгивая, — этих двух слов было для меня довольно, чтобы понять разницу между сухим выражением и живым, художественно — литературным приёмом»[257].

Надо сказать, что Григорович учёл замечание — по крайней мере, в тексте «Петербургских шарманщиков» Григоровича, напечатанных в первой части сборника «Физиология Петербурга» (1845).

А вот теперь звенит, звенит пятак на волне русского шансона.

Такие дела, братан.

13.03.2017

​Человек с веником (о дешёвом повидле Васи Куролесова)

Коваль Ю. Приключения Васи Куролесова. — М.: Издательский проект «А и Б», 2016. — 288 с. Серия: РУСЛИТ. Литературные памятники XX века.

Я был последним учеником Коваля. Тут я задумался, и повторил эту фразу про себя — она звучала очень поэтически, меж тем ничего гордого в ней нет. Фраза как фраза, хотя сразу представляется какая-то вечеря, тайное собрание, люди в хитонах. Нет, вечеря была.

Меня привели к Ковалю в его мастерскую, не просто так, а с рекомендациями, но всё оказалось куда проще. Я был молод, а на дворе мастерской лежал снег девяностых. Я читал у него за столом свою рукопись, и чувство позора накатывало на меня прибоем. С изразца на стене на меня смотрел злобный красный кабан. Надо было прерваться, встать и уйти, кланяясь. Но я не ушёл и дочитал. Коваль меня утешал в прихожей — в меру, чтобы это не было утешением.

В другой раз я слушал других людей, таких же молодых, как и я — настоящих учеников. Они писали ловкие стихи, и я им завидовал. А потом снег стаял, и я пришёл к пустой мастерской, и, перепутав время, сидел на каких-то трубах во дворе. Коваль умер. Но я успел присмотреться к кабану на стене, к звукам и запахам, к мелким деталям, из которых сделаны его книги. В несколько приёмов я научился у него многому.