Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

Известно письмо Алянского[403] Чуковскому от 1-11 мая 1960 года, где говорится: «Была у меня встреча, которая тоже взволновала меня. В первый день заседания в Пушк<инском> Доме мне сказали, что со мной хочет встретиться Л.А. Дельмас[404]. Сначала я испугался, что увижу развалину, которая прошамкает неизвестно что. Я изд<али> увидел Любовь Александровну, а когда в перерыве она подошла ко мне, я был приятно поражен. Она уже седа, но ещё стройна и в глазах сверкает огонек. Она быстро, быстро заговорила, вспомнила с подробностями нашу последнюю встречу, которая была 39 лет назад, пожаловалась на то, что вытащили откуда-то плетеные кресла Люб<ови> Дм<итриевны> и поставили их в кабинет Ал. Ал., где они никогда не стояли (и это верно). И что вообще все они врут.

— Встреча Ал. Ал. с Маяковским у костра была при мне. Мы вечером проходили вместе через площадь. Ал. Ал. издали увидел Маяковского, показал его мне, и мы вместе подошли к нему. Блок сказал Маяк<овскому>: „А ведь мою библиотеку в деревне всю сожгли“, на что Маяковский сказал что-то невнятное, и мы с Ал. Ал. сразу отошли. Больше ничего не было сказано, а теперь Бог знает что придумали. Зачем врать — заключила рассказ Люб<овь> Алекс<андровна>. Все это было очень живо рассказано, и я поверил ей. Да и рассказ её больше похож на правду, чем рассказ Маяковского»[405].

Но верить ли блоковской «Кармен»? Точно ли та же встреча описывается?

Может, и встречи никакой не было?

Колдовство какое-то.

Шкловский в «Сентиментальном путешествии писал: «Сам же Блок принял революцию не двойственно. Шум крушения старого мира околдовал его…

Для Блока все это было грозней. Но земля притягивала камень, и полет превращался в паденье. А кровь революции превратилась в быт.

Блок говорил: „Убийство можно обратить в худшее из ремесел“.

Блок потерпел крушение дела, в которое он вложил свою душу.

От старой дореволюционной культуры он уже отказался. Новой не создалось.

Уже носили галифе. И новые офицеры ходили со стеками, как старые. Катьку посадили в концентрационный лагерь. А потом все стало как прежде.

Не вышло.

Блок умер от отчаяния»[406].

Корней Чуковский в статье «Александр Блок» пишет: «Вся лирика Блока с 1905 года — это бездомность и дикий, всеразрушающий ветер.

Бездомность он умел изображать виртуозно, бездомность оголтелую, предсмертную. Есть она и в „Возмездии“, в третьей главе, где „баловень дворянского дома“, только что похоронивший отца, скитается ночью над Вислой.

Он великолепно умел ощущать свой уют неуютом. И когда наконец его дом был и вправду разрушен, когда во время революции было разгромлено его имение Шахматово, он словно, и не заметил утраты. Помню, рассказывая об этом разгроме, он махнул рукой и с улыбкой сказал: „Туда ему и дорога“. В душе у него его дом давно уже был грудой развалин.

Это свое имение он смолоду очень любил. „Много места, жить удобно, тишина и благоухание“, — писал он когда-то о Шахматове, приглашая туда одного из друзей.

И вот вскоре после Октября он ликует, что революционный народ вместе с другими дворянскими гнездами уничтожил и это гнездо.

— Хорошо, — сказал он при мне Зоргенфрею и улыбнулся счастливой улыбкой»[407].

Блок получает сочувственное письмо по поводу Шахматова от искусствоведа Михаила Бабенчикова[408], искренне преданный Блоку человек, попробовал выразить ему сочувствие, и услышал в ответ: «Поэт ничего не должен иметь — так надо». Письмо Бабенчикова на ту же тему сохранилось с пометкой Блока: «Эта пошлость получена 23 ноября».

Мышление по принципу «чем хуже, тем лучше». Исходя из того, что «поэт ничего не должен иметь». Блок поддерживает декрет новой власти о монополизации государством литературного наследия писателей после их смерти и на анкетный вопрос газеты «Новый вечерний час» отвечает: «Ничего не могу возразить против отмены права литературного наследования. У человека, который действительно живет, то есть двигается вперед, а не назад, с годами, естественно, должно слабеть чувство всякой собственности. <…> Когда умру — пусть найдутся только руки, которые сумеют наилучшим образом передать продукты моего труда тем, кому они нужны». Блок следует здесь максималистскому примеру Льва Толстого, отказавшегося от авторского права, — правда, с той разницей, что блоковскую позицию разделяет его жена. Эффектный жест, но насколько верна эта позиция в отношении писательского сословия в целом? Сологуб и Мережковский, отвечая на ту же анкету, решительно протестуют, они мыслят более социологично.

Блок не обращает особенного внимания на наступающую бедность, на приближение голода. Он отдается стихии, по его собственному выражению. В морозные дни начала января 1918 года политические бури в его сознании сливаются с природными катаклизмами. 3 января, когда Учредительное собрание призывает к антибольшевистской демонстрации. Блок записывает: «К вечеру — ураган (неизменный спутник переворотов)»[409].