Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

Довольно уже давно к нам явился Толкин (Толкиен), настолько символичный для истории поджанра, что, во-первых, его фамилию тоже до сих пор пишут по-разному, а, во-вторых, оттого, что его общественное чтение немедленно породило уйму эпигонов.

Настоящий приход Толкина совершился с началом того, что называлось «Перестройкой». Нет, его читали и раньше — листали разваливающие томики на английском языке в Библиотеке иностранной литературы. Но переводы, вне зависимости от их качества, тут же ввели толкиновские сюжеты в массовую культуру. Будто звоном вахтенного колокола эпоха была отмечена звоном мечей на Ленинских, теперь — Воробьёвых горах.

В СССР, впрочем, почва для фэнтези была подготовлена другой книгой — романом «Трудно быть богом» братьев Стругацких. Согласно идеям, в него заложенным, роман можно было бы отнести к классической научной фантастике — земная цивилизация посылает своих эмиссаров на планету, живущую в Средневековье. Ничего мистического не происходит, но вся эстетика, о которой шла речь выше, была соблюдена. Именно по этой книге в конце семидесятых годов проводились едва ли не первые ролевые игры. Это было больше похоже на самодеятельный спектакль, но имена героев Стругацких намертво приклеились к актёрам. И спустя много лет можно было ещё услышать: «Вот, дескать, иду по лесу, а под кустом лежит Будах и спит нетрезвым мёртвым сном».

В поздние времена у нас в Отечестве существовали два вида — фэнтези с родным привкусом и фэнтези, сделанное под зарубежный образец. Среди первого — Мария Семёнова со своими романами про Волкодава. Никитин с циклом «Трое из леса», ещё несколько авторов — интересных и не очень. Это то, что называется «славянское фэнтези». Оно порождается из национального колорита, вернее, правил для написания как бы «славянского сказочного романа». Это солженицынский язык, или пародийный язык «деревенской прозы», в котором рыскают по страницам странные слова, что напоминают славянизмы — все эти «индо взопрели озимые». «Вотще» и «ныне», «нешто» и «пошто». Был такой роман Алексея Семёнова «Травень-остров» (2000), неглавное произведение, но хорошее для цитирования: «Славились вельхи допережь всего искусными своими кузнецами», «На что им лжу молвить?», «…Зорко, улучив миг, схватил Брессаха левой рукою за кисть его десницы, державшей клинок, и своим мечом нанёс ему удар по левой кисти…». Руки мешаются с десницами, причём к Древней Руси сюжет никакого отношения не имеет. «Наконец Зорко справился с тяготой, и Иттрун очутилась, как и должно было ей, в этом мире, а не на грани с исподним» — хорошо ведь сказано. Автор там использует ещё один приём — время от времени герои обращаются друг к другу по отчеству: «Благодарствую, Иттрун Хальфдировна, — поклонился он сегванке». Интересно, каково было отчество Бильбо Бэггинса? Для интересующихся мы можем сообщить. Вот каково — Бангович (или Бунгович — зависит от перевода).

Бэггинс, Бильбо Бангович.

Язык типового массового фэнтези странен. Стилизовать его чрезвычайно просто из-за обилия заглавных букв. Стандартное, стандартизированное фэнтези написано будто по-немецки, когда любое существительное начинается с прописной буквы. Любое повествовательное предложение можно превратить в возвышенное: «Он встал и подошёл к Окну. Во Дворе росло Дерево, и шёл Человек в Шляпе». Продуктивно и перемещение глагола на последнее место в предложении — («Мама мыла раму» — «Раму мама мыла») — всё получается как-то величественнее.

Тут есть важная оговорка — существуют разные стадии существования канона. В каждом деле есть Отцы-основатели, за ними идут ученики, а за всеми ними — эпигоны. И вот потом включается печатная машина. Не полиграфическая машина, а именно печатная — и клишированные образы множатся.

Между отцами основателями, и нынешними производителями — дистанция огромного размера[57].

Но тут есть эффект наблюдателя — именно сторонний наблюдатель, а не постоянный житель мира сказок, смотрит на эти миры, и что-то сливается для него воедино, а что-то нет.

Толкин остаётся вершиной, ученики — по пояс в тумане, они сраму не имут. А эпигоны и эпигоны эпигонов бьются на мечах где-то среди затянутых туманом подножий.

Винить наблюдателя из внешнего мира в плохом зрении бессмысленно.

Нормальное у него зрение.

Обнаружилось, что в фэнтези масса течений — есть героическое фэнтези, то есть классическое и юмористическое фэнтези, есть городское фэнтези и детское фэнтези, есть историческое фэнтези и женское фэнтези.

Каталогизация «поджанра» обречена на неуспех — потому что основывается не на пропповых попытках, а на внешних атрибутах. Фэнтези — это текст, в котором есть волшебство.

Вот тут мы и приходим к задачам нормальной таксономии. Что за «волшебство»? Чем оно отличается от необычайного? Это интересный вопрос, недостойно мало обсуждающийся.