Пугачев и его сообщники. 1774 г. Том 2

Возвратившись в Уфу, Якубович отправился в лагерь Михельсона и уговаривал его не двигаться далее, а разослать партии для прикрытия Уфы. «Я, рассуждая, – доносил Михельсон[516], – что лучшая партия и прикрытие есть то – сыскав неприятеля, его разбить и что разъезды единственно нужны для получения о неприятеле сведений», не согласился с доводами Якубовича и решился действовать наступательно. Михельсона задерживали только солдаты Томского полка, которые от форсированных маршей «немало потерли ноги» и к быстрым переходам были неспособны. Узнав, что взятая Якубовичем у майора Дуве рота Владимирского полка гораздо свежее, чем его солдаты, подполковник Михельсон предложил ему поменяться. Не ожидая ничего хорошего от действий Якубовича и будучи уверен, что он не выйдет из Уфы, Михельсон считал такую мену совершенно законной и полезной для дела. Получив согласие Якубовича, подполковник Михельсон передал ему 84 человека Томского, а себе взял столько же Владимирского полка. Оставив в Уфе всех своих больных и раненых, он 17 июня перешел с своим отрядом на завод Потехина, присоединил к себе майора Дуве с его эскадроном, состоявшим из 90 человек, и намерен был двинуться через Бирск к Сарапулю, чтобы выйти на встречу Пугачеву и всюду его преследовать.

Он только один и мог это сделать, потому что большая часть войск, как мы видели, была стянута в Оренбургскую губернию и разбита на мелкие отряды.

С захватом и разорением мятежниками Бирска на всем пространстве от городов Уфы и Кунгура до Казани стоял в городе Осе ничтожный отряд Яковлева, и, следовательно, вся закамская сторона была открыта для прорыва мятежников. Главнокомандующий, князь Щербатов, сидел в Оренбурге и, будучи отдален от театра действий, не мог руководить отдельными отрядами и направлять их к одной цели. Получая сам запоздалые рапорты, он делал распоряжения по большей части не соответствовавшие данной обстановке. Предоставленные самим себе, частные начальники в каждой толпе башкирцев видели присутствие самого Пугачева и боялись выйти из своих нор. Не считая возможным действовать наступательно, начальники отрядов вертелись возле мест своего расположения, причем старшие в чине, при всяком удобном случае, старались присоединить к себе отряды младших. Возникали споры и несогласия, доходившие иногда до ссоры. Если эти ссоры и несогласия будут продолжаться, писал генерал Брандт князю Щербатову[517], то «Бог знает, может ли быть что-нибудь доброе». Казанский губернатор предвидел возможность прорыва мятежников в необороненное пространство и предупреждал князя Щербатова, что если самозванец переправится через Каму, к вотякам, то защищать Казанскую губернию будет невозможно, «ибо за отнятием отсель гарнизонных людей и за растаскиванием помаленьку из цейхгауза артиллерии и служителей, с моей стороны более уже взять предосторожности нечем».

Предположения Брандта оказались более чем справедливыми. Пугачеву оставаться в Башкирии было неудобно: страна была разорена, заводы и русские селение выжжены, многие крепости и укрепленные пункты разрушены[518], отряды князя Голицына и Фреймана хотя и очень медленно, но все-таки подвигались вперед, а Михельсон то гнался за самозванцем, то обходил его и встречал с фронта. Всякая встреча с правительственными войсками кончалась не в пользу мятежников, и потому Пугачев направился в ту сторону, где всего наименее мог ожидать встречи с правительственными войсками и, скорее всего, мог надеяться усилить свою толпу сочувствовавшим ему населением. Воспользовавшись тем, что Михельсон повернул к Уфе и что в окрестностях Кунгура и пригорода Осы сосредоточились две наиболее значительных толпы башкирцев, Пугачев пошел к ним на соединение. Захватив в свои руки Красноуфимск, самозванец хотел удовлетворить желанию башкирцев и занять Кунгур, но потом переменил свое намерение, прошел через Иргинский завод, переправился через реку Тулву и повернул на Осу, с тем чтобы идти потом на Казань[519].

– Хотя я и имел намерение идти к Кунгуру, – говорил Пугачев башкирцам, – но, получив известие, что в подкрепление ко мне пришло в Казань двадцать тысяч войска, я должен идти к ним.

Известие это было, конечно, ложное, но выдуманное Пугачевым чрезвычайно правдоподобно, при содействии прибывшего к нему ржевского купца Евстафия Трифонова Долгополова.

Имея от роду всего 49 лет, Долгополов казался гораздо старше, и, по словам Перфильева, ему было на вид лет шестьдесят.