Пугалки для барышень. Не для хороших девочек

И вдруг кисть как бы сама собой потянулась к палитре. И Ева начала писать. Вначале медленно, словно преодолевая сопротивление внезапно сгустившегося воздуха. Затем все быстрее… Теперь кисть металась между холстом и палитрой без малейшего участия Евы, выбирая, смешивая и накладывая краски. Это сама кисть водила ее рукой, легко и ловко касаясь холста, кладя безупречные мазки то одной, то другой краской. Так просто, так уверенно. На глазах у Евы оживали ее видения. Та умозрительная картина, которую она создала в своем воображении, начала удивительнейшим образом перескакивать с кончика кисти прямо на холст. Как только краска ложилась на него, она сразу же высыхала и была готова принять на себя следующий слой.

Кисть все время набирала скорость, широко и смело раскидывая все новые и новые мазки в направлении от центра картины к ее периметру. Яблоки на холсте налились и созрели. А краски продолжали сами собой ложиться на холст. Ева впала в экстаз: все писала, писала и писала. А потом вдруг, совершенно неожиданно для нее кисть остановилась, застыв в миллиметре от поверхности. Ева видела: еще один единственный мазок зеленой краской, и картина закончена. Но кисть уже не слушалась ее, хотя завершение работы казалось таким возможным и близким. Кисть колебалась над самым краем полотна. Это было невыносимо. У Евы просто не было сил терпеть, ей захотелось крикнуть изо всех сил: «Хватит, я больше не могу!»

— Cherie, сначала сделай вот что. Подпишись здесь.

Вместо кисти торговец сунул ей шариковую ручку: она торопливо поставила свою подпись, и тут же схватила кисть, которая торопливо нанесла последний, изящный мазок, легонько прикоснувшись к тонкому изогнутому листочку на картине. Только теперь Ева почувствовала, как сильно кружится у нее голова. Она начала проваливаться в темную пропасть. А потом только падала, и падала, и падала. И последнее, что увидела в надвигающейся тьме, была улыбка торговца, его огромные белые зубы и проворно мелькнувший между ними кончик раздвоенного языка.

— Au revoir, cherie, — сказал он, склоняясь над потерявшей сознание Евой.

Разметав вокруг себя перепачканные кармином, лиственно-зеленой и серно-желтой краской волосы, она уткнулась лицом в стол среди фруктов: почти все они остались на своих местах. Только бугристая груша повалилась на бок.

Когда Ева пришла в себя, продавец «Энциклопедии Атлантика» и других роскошных изданий уже покинул ее дом. Но картина — ее картина — осталась! Она была прекрасна. Это была самая лучшая картина из всех когда-либо ею написанных. На ней были изображены яблоки ее мечты, и это было поистине идеальное, безукоризненное полотно! За исключением одной мелкой детали: на спелой кожице крутого бока оранжевого пепина имелся изъян! Она перевела взгляд на послужившее натурой яблоко на столе: оно было целым и невредимым. Ева бросилась к холсту, всматриваясь в фактуру нарисованного ею плода. Приглядевшись, она увидела на полосатой кожуре яблока белый след в виде полумесяца. След от зубов, обнаживший кусок мягкой, сладкой плоти.

Любовь

Анатомия волков

У волка есть ноги

Он стоял на лестнице, его волосатые лодыжки и ботинки «Бландстоун» торчали из-под подола бального платья из ярко-желтой тафты, а волосы у него были коротко подстрижены для роли солдата. Именно эти части его тела я увидела прежде остальных, поскольку в тот момент находилась за сценой в самом низу лестницы.

— Ты, наверное, репортер Рози? — спросил он, и мне понравился его голос.

— Сейчас я не помешаю?

— Продолжение репетиции будет в два, так что можем поговорить за ланчем, если хочешь, — предложил он.

— Только если ты не переоденешься. И обещай не употреблять слово «эклектичный».

— Что?

— Эклектичный. Если скажешь слово «эклектичный», то мне придется тебя возненавидеть и написать всякие гадости о твоей пьесе, — пригрозила я, потрясая ручкой с блокнотом.

— В таком случае я отрекаюсь от всех слов на букву «э». С данного момента и до тех пор, пока мы не доедим всю рыбу с картошкой.

Во всяком случае, именно так я припоминаю этот разговор. Ведь мы были в таком возрасте, когда значение первых слов может быть замутнено электрическим напряжением подтекста. Мне было двадцать два, и я только начала осознавать свое превращение из тощей девчонки в стройную девушку. Мне еще предстояло узнать, что моих бывших одноклассниц, которые прежде так гордились своими зарождающимися женственными формами, уже начала беспокоить необузданная весовая экспансия их тел.