Пугливая (ЛП)

Мы уже говорили о переезде, но оба решили, что лучше остаться здесь. Чтобы приглядывать тут за всем. Нам бы не хотелось, чтобы кто-нибудь чужой покопался на нашем участке и обнаружил то, чему лучше оставаться в земле.

Лео отодвинул от окна старое пианино, но я настояла, чтобы он вернул его обратно. Ему показалось, что мне не захочется смотреть на это место под каштаном, когда я играю, но он ошибался. Если не считать моей малышки и Лео, это место заполняет во мне всю пустоту. Оно успокаивает меня в те холодные ночи, когда они оба спят, и на меня накатывают воспоминания. Так мы проводим большинство наших вечеров: Лео держит маленькую Грейс, а я им играю. Как-то раз он рассказал мне, что в тюрьме больше боялся не шума, а тишины. Лео не любит оглушающее безмолвие, поэтому я стараюсь как-то его заполнить. Благодаря моим поверхностным музыкальным навыкам и тому, как через каждые несколько часов Грейс с плачем требует еды, он никогда не остается в тишине.

Иногда по ночам я лежу на их могиле, в тусклом свете горящей на крыльце лампы. Теперь, когда наступила весна, и растаял снег, на этом месте выросла густая, сочная трава. Земля больше не прогибается под весом Дженифер. Теперь она гладкая и ровная, и с ней Дэймон.

«Все, чего мне хотелось, это чтобы кого-то меня любил. Любил меня».

Лео подумал, что я в конец свихнулась, когда принялась копать до тех пор, пока не наткнулась на ее останки. Что произошло за год с закопанным в землю человеческим телом? Осталась ли на нем плоть? Или там одни блестящие белые кости?

«Кэсси, пожалуйста, не оставляй меня здесь».

В похороненном год назад теле Дженнифер Томас не оказалось ничего блестящего. Только земля, кости, плоть да одежда, что была на ней в ту ночь, когда мы ее закопали. Лео хотел просто столкнуть труп Дэймона в яму и дело с концом, но мне не давала покоя мысль, что целую вечность их троих будут разделять земля, камни и полиэтиленовая плёнка. Поэтому я развернула ее, и мы положили их рядом, а сверху поставили маленькую коробочку в форме сердца. И когда Лео увидел разложившийся труп Дженнифер, он заплакал.

«Все, чего мне хотелось, это чтобы кого-то меня любил. Любил меня».

Вам, наверное, интересно, почему я приложила все усилия к тому, чтобы похоронить их вместе. Почему я так плакала. Почему я по-своему его любила. Нет, мужчину, который убил мою мать и посадил в тюрьму Лео, я не любила. Я любила того, кем он мог бы быть. Мужчину, которым бы он стал, если бы не залез в тот фургон. Если бы он не оказался мальчиком с пакета молока. Думаю, я бы очень его любила, сложись всё по-другому.

Больше всего на свете мне не хотелось, чтобы он — даже после смерти — был совсем один. Он должен быть со своим ребенком, с девушкой, которую он любил так, как умел лишь он. С жестокостью и бесповоротностью, которая была столь же безжалостной, сколь и непоколебимой.

Но я больше не могу думать о Дэймоне. Не могу думать о своей матери, об отце, о Рэе. Не могу думать об Адели Коллинз и о том, как она умерла от горя. Теперь я должна думать о своей семье. О моём муже. О нашей дочери. Всё, что я сделала в этой жизни, я сделала для них, для нас, для вот этого.

Я не знала всей глубины любви, пока не заглянула в сияющие глаза своей дочери. Цвет океана, цвет надежды, цвет всего, о чем я когда-либо мечтала. Ее глаза такие яркие, что мне хочется плакать.

«Какие же у тебя большие глаза, Грейси».

Лео клянется, что они постепенно приобретают зеленый оттенок, как у него и у меня, но когда я смотрю на нее, то вижу лишь лазурно-голубой.

 

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ

Лео

— Уверен, что я могу забрать машину?

Рядом со мной стоит Пайк, между нами незримым грузом нависают связывающие нас жуткие тайны. Он выглядит почти так же, как я себя чувствую: старше своих лет, опустошенный, одна оболочка от того, кем он был раньше. На какой-то момент мне хочется безвозвратно стереть из памяти все события, частью которых мы стали за последние несколько лет, но это все равно, что отмахнуться от собственных жизней и предаться той же самой смерти, которая унесла уже столько людей.

— Да, конечно. Это не совсем семейный автомобиль.

Пайк фыркает.

— Это уж точно.

— Ты уверен, что управишься здесь с «Хондой»? — настаивает Пайк, и мы оба смотрим сквозь кухонное окно на сидящую в саду Кэсси и ее компаньонку по пикнику.

Нам обоим прекрасно известно, что он спрашивает не о гребаной «Хонде», а о Кэсси. Управлюсь ли я с женщиной, которая больше года мне лгала, которая удерживала у нас на чердаке, прямо над нашей кроватью, где мы спали, взрослого мужчину, убийцу? Я знаю своего брата и понимаю, что тревога за меня душит его, словно наброшенная на шею петля.

— Пайк, — тихо говорю я. — Поезжай. Со мной все будет хорошо. Даже лучше, чем хорошо. Я здесь счастлив.

— Счастлив.

— Осторожный оптимизм.