Пугливая (ЛП)

Фыркнув, я выскальзываю из-под машины со сжатым в кулаке гаечным ключом. Я выпрямляюсь, тут же став выше мэра Картера и нависнув над ним. Я всегда был высоким, но тюрьма меня изменила. Дело не в рельефных мышцах, проступивших ото всех этих отжиманий, которые я делал рядом с кроватью в своей тесной камере. На самом деле выше я не стал. Дело в том, как я держусь. Я больше не стою перед кем-то вроде Картера, теперь я над ними возвышаюсь. Из-за всего того дерьма, что творилось в тюрьме я стал метра на четыре выше и чертовски несокрушимым.

— Кажется немного странным, что я позвал полицию, если убил эту девушку и запихнул её в свой колодец, — отвечаю я, двигая языком у себя во рту мятную жвачку. — Ты так не думаешь?

Он пялится на меня своими маленькими глазками-бусинками, этими гребаными глазками, которыми смотрит на маленьких девочек, когда думает, что никто его не видит.

— Черт, Картер, — говорю я. — А может, это ты прикончил Карен. Может, она знала что-то, чего не должна была знать, а?

— Она была дочерью моего двоюродного брата, гребаный ты хуесос, — шипит он, тыча пальцем мне в грудь.

Фу. Частицы ярости снова взмывают вверх, словно остервенело рвущиеся к человеческой плоти пираньи. Мне хочется его ударить. Я, блядь, не могу его ударить. Особенно сейчас, когда так нужен Ханне.

— Будь любезен, убери с моей рубашки свой палец, не то я оторву твою чертову руку, — спокойным тоном говорю я.

Я медленно и отчетливо произношу каждое слово. Убийственным голосом. Интересно, слышит ли он кипящий во мне гнев? Знает ли он, как близок к тому, чтобы умереть от руки парня в спецовке.

— Ты починишь машину?

Я считаю про себя до пяти, как меня учил тюремный психолог.

«Один-два-три-четыре-пять».

— Ты сказал, что она помята? — спрашиваю я.

Мэр разворачивается и идёт к своей машине, новой модели «Каприс» с кожаными сиденьями и отделкой из дерева. Я знаю эту машину, потому что раньше я в ней бывал. Мы с Пайком сидели на заднем сидении и играли с электрическими стеклоподъемниками, пока Картер навещал нашу мать. Когда родилась Ханна, он перестал заходить, уговорив маму ездить к нему. Думаю, ему доставлял слишком большие неудобства вид его внебрачного умственно-неполноценного ребенка. Ханна оставалась со мной и Пайком, и пока моя мать, забравшись к нему в машину, оставляла своих маленьких детей одних, без присмотра, рядом с гребаной рекой, мы следили, чтобы с Ханной ничего не случилось.

Мне нельзя его бить.

Вместо этого я отбрасываю гаечный ключ и, выбрав из ряда висящих на стене инструментов молоток-гвоздодёр, иду вслед за Картером на улицу. Может, я пробью ему грудь расщепом молотка.

Он показывает мне небольшую вмятину на водительской двери. Она такая крохотная, что, будь я постарше, мне понадобились бы очки, чтобы ее увидеть. Черт, может мне и правда нужны очки. Я такие штуки не ношу, разве только, чтобы прочитать номера двигателей или заказать детали из одного из этих идиотских каталогов поставок, где всё печатается самым мелким шрифтом.

— Похоже, кто-то напротив неудачно открыл дверь, — говорю я. — И что ты от меня хочешь?

Он поднимает брови.

— Я хочу, чтобы ты это исправил, тупой ты болван. Господи, и что эта Карлино в тебе нашла, ума не приложу.

Кэсси. Он говорит о Кэсси. Теперь я знаю, зачем взял с собой молоток. Я улыбаюсь Картеру, и он, похоже, ошарашен.

— Возможно, ты и прав, — говорю я. — Поэтому я исправлю всё бесплатно.

И я знаю, что мне не стоит этого делать, потому что я пробыл дома всего сколько… неделю?

Но они думают, что я как-то связан с Дженнифер, я просто это знаю. И что-то мне подсказывает, что пройдет совсем немного времени, и шериф Кинг или мэр Картер найдут способ вытолкать меня из Ган-Крика.

И я столько грёбаных лет провёл в тюрьме, что для меня теперь насилие — это ответ на все вопросы.

Так что, да. Я знаю, что не должен поддаваться на провокации. Попробуйте сказать это акуле, почувствовавшей в воде запах крови.

В полном недоумении он смотрит на то, как я отвожу молоток назад и, размахнувшись, что было сил, превращаю крошечную вмятину в кратер размером с небольшой пригород.

— Черт! — произносит он, отступив назад. — Погоди, вот я расскажу об этом твоей матери.

Я снова замахиваюсь и обрушиваюсь на металл. Какое обалденное чувство.

— Не говори о моей матери, — рычу я и, переключившись на окно водительской двери, одним движением разбиваю стекло.

Надеюсь, он сядет своей жирной задницей на осколки, перережет себе бедренную артерию и истечёт кровью.

— Ты заплатишь за это, Бентли, — произносит он, отступая еще на один шаг.

Мне нельзя его бить.

— Вали нахрен из моего гаража, — говорю я, хотя это вовсе не мой гараж. — Я же говорил, что у нас всё занято.

— Пожалуй, я просто вычту это из счета твоей мамы, когда в следующий раз её навещу, — цедит он, и в его глазах снова вспыхивает нечто похожее на угрозу.

Мне нельзя его бить.

Я его бью.