Пугливая

Я вижу у него в глазах своё отражение. Свою душу. Он отобрал её у меня.

— Ты чувствуешь пустоту, Дэймон? — шепчу я.

Он скользит рукой к основанию моего горла и, согнав с лица всё подобие улыбки, кладёт свои пальцы, один-два-три-четыре-пять, на совершенно новые синяки, которые оставил на мне в темноте этой ночью.

— Только не тогда, когда я в тебе.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Кэсси

У меня ноет между ног. Я вспоминаю прошлую ночь. То, как Деймон проник в мою спальню после поминок моей матери и трахал меня до боли. Конечно, ему было мало того, что она умерла. Что мы только что её похоронили. Мало того, что он застрелил мою собаку. Почувствовав вкус моих страданий, он просто должен был вернуться за добавкой.

Мужчина, с которым я трахалась последние восемь лет, или, вернее, который меня трахал. Его глаза блестят от резкого солнечного света, заливающего кухню, словно какие-то жуткие огни рампы, которые как бы кричат: «Мотор!». Но всё это не понарошку, и в конце нашего небольшого гротескного представления занавес не упадёт, и после того, как мы здесь закончим, я не смогу снять маску и, швырнув ее на пол, уйти со сцены.

Я обильно сглатываю. Мне хочется, чтобы он от меня устал.

— Прошлой ночью я слышал тебя в душе, — говорит он, впиваясь в мою плоть пальцами. — Ты думала, что сможешь просто смыть меня с себя, как ни в чем не бывало?

Чувствуя, как пылают мои щеки, я пытаюсь от него отвернуться; Дэймон усиливает хватку у меня на горле и, сдавив мне трахею, притягивает меня к своему лицу.

— Кэсси, заруби себе на носу, — сквозь зубы цедит он. — Что я знаю о тебе всё. Ты можешь сидеть здесь и пытаться устраивать мне сеанс психоанализа, но я знаю, о чем ты думаешь. Я знаю, что ты делаешь. И точно знаю, что замышляешь.

Очень ранит эта осведомлённость. Эта непрекращающаяся боль.

— У меня только что умерла жена. Скажи, что тебе жаль, — ослабляя хватку, говорит он.

— Мне жаль! — хриплю я.

У меня горит горло, а из глаз текут слезы.

— Не так, — произносит он, опуская руку к пряжке ремня. — Покажи мне, как тебе жаль.

Я делаю, что мне велят. Показываю ему, как мне жаль. Как мне жаль, что он приехал в этот забытый Богом город и разрушил мою жизнь.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Лео

Отвезти Ханну к гинекологу в Рино — это настоящая секретная операция ЦРУ. Мы не говорим моей матери. Она придёт в бешенство. Она будет волноваться, что мы не вернемся, или попытаемся забрать Ханну насовсем. Моя мать — не что иное, как комок эгоистического беспокойства и паранойи с присущей ей для ровного счета гадливостью.

Под покровом темноты мы отвозим Ханну в больницу. Говорим ей, что едем отдыхать, от чего она приходит в такой восторг, что в итоге берет с собой купальник, все свои раскраски и мягкие игрушки.

Доктор делает дополнительные анализы и, забыв про улыбку, вызывает к себе других врачей. Ханна отлично держится. Я просто чертовски ею горжусь. Я все время даю ей конфеты, и так сосредоточен на том, чтобы ее успокоить, что не замечаю, как вместо двух в кабинете появляется не менее десяти врачей, и все они щурятся, уставившись на экран.

Ханна, видимо, это тоже просекает, поскольку начинает немного нервничать. Я, как могу, ее успокаиваю до тех пор, пока врач, наконец, всех их не выпроваживает и не приносит Ханне новый альбом с наклейками. Там все диснеевские принцессы, и пока она над ними трудится, мы с доктором разговариваем в коридоре.

На все это время заперев ее в кабинете. Меня пронзает внезапная вспышка гнева на мать. Это она виновата. Ханна была бы такой умной, такой способной, если бы мама ее не травила. Уж лучше бы во время беременности она кололась героином — тогда, по крайней мере, наихудшим испытанием для Ханны стала бы ломка при рождении. Но алкоголь фактически лишил ее шанса повзрослеть, ее тело становится старше, а она остается маленьким ребенком. Ребёнком внутри взрослого тела.

Новости у нас плохие. Очень плохие. «Несовместимо с жизнью» — вот что говорят врачи. На самом деле это означает, что, если девочка-инвалид беременеет от своего собственного биологического отца, дела, в целом, будут обстоять хреново. Конечно, мы не рассказываем врачам о Папочке Картере. Я еще даже Пайку об этом не говорил. Эту информацию я ношу в груди, словно тщательно сбалансированную и готовую взорваться гранату с неисправной чекой.

В больнице появляются двое придурков из органов опеки, и мне приходится очень быстро с ними переговорить, чтобы они не вмешивались. Однако они не разрешают нам отвезти Ханну домой. Она изнасилованная несовершеннолетняя, которая находится на третьем триместре беременности. Но помимо этого, у нее еще что-то под названием преэклампсия, и она буквально в одном шаге от полиорганной недостаточности. От смерти. Моя младшая сестра находится на грани смерти из-за того, что сделал с ней этот ублюдок.