Пугливая

Я гляжу на утонувшую в его большой ладони машинку. Снизу на ней нацарапаны корявые буквы. Они слишком далеко от меня, чтобы их прочитать, но я и так знаю, что там написано.

«ДЭНИЕЛ».

* * *

Открыв глаза, я чувствую в голове такую резкую боль, что меня слегка мутит. Но я на спине, и желчи больше некуда деваться. Поэтому я проглатываю её обратно. Она обжигает мне горло.

Мне холодно. У меня болят руки, они связаны у меня над головой, и когда я пытаюсь ими пошевелить, ничего не происходит. Я снова дергаю, уже сильнее.

«Блядь».

Я привязана к столу, но хуже всего то, что под столом проходит веревка или что-то не менее крепкое, что тянется от запястий к каждой из моих лодыжек. Когда я двигаю запястьями, затягивается веревка вокруг лодыжек. А если пытаюсь оторвать от ножек стола свои ноги, то крепче завязывается веревка на запястьях.

Я дергаю за веревки, кручу и так, и эдак, но это бесполезно. Каждый рывок только туже их затягивает. Я связана и полностью обездвижена, словно приготовленная на День Благодарения жареная индейка. На холодильнике стоит собранная Дэймоном коллекция игрушек с качающимися головами. Предметы коллекционирования все как один насмехаются надо мной своими неестественно большими глазами, фальшивыми улыбками, глупой иронией.

Краем глаза я замечаю Рэя. Повернув голову, я вижу, как он садится на стул и рывком придвигается ко мне.

— Ты меня здорово задела, — глядя на ладонь, бормочет он. — Ты грёбаная сука, тебе это известно?

Он смеется, но потом его смех переходит в бешенство. Он протягивает руку и прижимает к моему рту свою истекающую кровью ладонь. Не успеваю я сжать губы, как мне в рот попадает теплая кровь. Вкус такой, словно я лизнула пепельницу, полную грязи и старых медяков. Меня тошнит, Рэй впивается ногтями мне в щеки, и я пытаюсь вывернуться из-под его руки.

— Что, понравилось? — рявкает он и резко встает, от чего позади него с грохотом падает стул. — Ты сумасшедшая сука. Это твоя вина. Твоя вина.

Сменив хватку, он зажимает мне ноздри и одновременно прикрывает рот. Я судорожно дышу ему в руку, герметично запечатавшую мне лицо, пытаюсь отыскать воздух там, где его нет.

— Хочешь, чтобы я убрал ладонь? — спрашивает он.

Его темные глаза совершенно безумные, зрачки расширенные. Когда я смотрю в эти огромные, пустые, полуночно-черные зрачки, мне кажется, что я вглядываюсь в саму преисподнюю.

Я неистово киваю, умоляя глазами.

«Пожалуйста, дай мне вздохнуть».

Он еще сильнее прижимает руку, глубже впиваясь в меня ногтями. Словно мне пытается содрать лицо медведь. Он терпеливо ждет, глядя, как я борюсь с его хваткой, как начинаю бесконтрольно и отчаянно содрогаться всем телом, желая лишь глотка кислорода. Комната начинает вращаться, в глазах темнеет.

Если я снова отключусь, то не знаю, очнусь ли снова. Может, я просто умру. Может, вот и всё.

Мне не хочется умирать вот так. Не здесь. Не сейчас. Не с Рэем.

В груди начинают пульсировать легкие. Я, наверное, похожа на выброшенную из воды и задыхающуюся на воздухе рыбу с раздувающимися жабрами.

— Если я уберу руку, ты будешь себя хорошо вести. Идёт?

Я снова слегка киваю. Он убирает руку, и я, отвернувшись от него, судорожно хватаю ртом воздух. Все, что я чувствую — это вкус крови, ноющую в связанных руках молочную кислоту, мертвый вес свешивающихся с края стола ног, жжение в легких от долгого кислородного голодания.

— Я, блядь, говорил брату, что ты станешь проблемой, — произносит он и, схватив рулон бумажных полотенец, обматывает руку толстой самодельной повязкой. — Я, блядь, ему говорил. Думаешь, он послушал?

Он бормочет это себе и мне, и если он меня не убьет, я даже не знаю, кто из нас двоих больше удивится.

— Где это чертово «ПБР»[8]? — разъярённо спрашивает он, вновь исчезая из поля зрения. Я слышу, как открывается и захлопывается дверь холодильника. Серьезно? Я привязана к столу, а ему хочется гребаного пива?

Я слышу, как он топает в гараж. Как только он покидает кухню, у меня из груди вырываются сдавленные рыдания, непрошеные и неожиданные. Изо всех сил пытаясь сдержать слезы, я закусываю внутреннюю сторону щеки. Для таких людей, как Рэй, плач — это оружие. Каждая пролитая слеза — дополнительный гвоздь в твой гроб.

Интересно, удостоюсь ли я гроба, или меня просто сбросят в землю рядом с Дженнифер.

Интересно, он перед этим меня убьет или похоронит заживо.

Есть над чем поразмыслить.

И вот он возвращается. Швыряет на стол прямо у моей головы упаковку пива, от чего я вздрагиваю. Глядя на меня, словно оценивающий свою жертву хищник, он выхватывает из упаковки одну бутылку и, открыв ее, делает глоток пива. Он отставляет бутылку. Его импровизированную повязку пропитывает выступивший на стекле конденсат, и бумажное полотенце тут же становится красным.

— Никакого, блядь, толку, — бормочет он и, сняв с ладони промокшее красное полотенце, отбрасывает его в сторону.

— Итак, — говорит Рэй, почёсывая щетинистый подбородок. — Что же нам с тобой делать?

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Кэсси