Пуговичная война. Когда мне было двенадцать

Тентен, Крикун, Лебрак и братья Жибюсы один за другим подтвердили сказанное Курносым; у них не хватало подходящих сильных выражений, чтобы заклеймить Бакайе, который поступил непристойно и не по-товарищески.

Пытаясь оправдаться, этот последний всё опровергал, ссылался на то, что всей их шайки вовсе не было на месте ссоры в момент, когда она разгорелась; он даже настаивал, что в это время они были далеко, подозрительно уединившись в каком-то укромном уголке.

– Тогда спросите малышей, мсье, – резко парировал Курносый, – спросите их. Может, они там были.

Опрошенные каждый в отдельности малыши неизменно отвечали:

– Как Курносый говорит, так и было. Правда. А Бакайе сказал враки.

– Это неправда, это неправда, – протестовал обвиняемый. – А раз так, я всё скажу, вот!

Лебрак вовремя опередил его.

Он решительно встал перед ним, прямо под носом у отца Симона, заинтригованного этими маленькими секретами, и, вперив в Бакайе свои волчьи глаза, прорычал ему в лицо, всем своим видом бросая ему вызов:

– Ну, говори, что ты там хотел рассказать, врун, негодяй, свинья! Говори, давай, если ты не трус!

– Лебрак, – прервал его учитель, – выбирайте выражения, а не то я вас тоже накажу.

– Но, мсье, вы же прекрасно видите, что он врун. Пусть скажет, если кто-нибудь его хоть раз обидел! Он снова выдумывает какие-то враки, уж он умеет придумать, этот грязный козел! Если он не делает гадости, это значит, он их изобретает!

И правда, оцепеневший от взгляда, жестов, голоса и всего отношения главнокомандующего Бакайе в растерянности умолк.

Краткое размышление позволило ему сообразить, что его признания и разоблачения, даже будучи приняты всерьез, в конечном счете могут лишь усилить его наказание, чего ему, кстати, не слишком хотелось.

Поэтому он предпочел сменить тактику.

Он прижал ладони к глазам и принялся хныкать, распускать нюни, всхлипывать, бормотать бессвязные фразы, жаловаться, что над ним издеваются, потому что он слабый и больной, что ищут с ним ссоры, оскорбляют его, каждый раз перед уроками и после школы зажимают в угол и щиплют.

– Вот еще! Разве так можно?! – клокотал Лебрак. – Это что, значит, мы дикари, убийцы; тогда скажи, ну, говори же, где и когда тебе сказали чё-то обидительное, когда тебя не брали с нами играть?

– Хватит, – прервал отец Симон, достаточно осведомленный и уставший от этих разборок, – посмотрим. Я подумаю. А пока Бакайе останется после уроков. Что же касается Камю, всё будет зависеть от вашего сегодняшнего поведения на уроках. Впрочем, вот уже бьет восемь часов. Стройтесь. Быстро и молча.

И в подтверждение своего устного приказа он несколько раз хлопнул в ладоши.

– Ты выучил уроки? – спросил Тентен Курносого.

– Да! Но не особенно! Скажи Крикуну, пусть на всякий случай подскажет, если может.

– Мсье, – раздался вызывающий голос Бакайе, – братья Жибюсы и Ла Крик обзываются.

– Как? Что там еще?

– Они говорят: «Чертов доносчик, козлина, пиписька ничтож…»

– Это неправда, мсье, это неправда! Он врун, мы только глянули на этого вруна!

Надо полагать, взгляды были красноречивые.

– Хорошо, – резко прервал учитель, – уже хватит. Первый, кто что-нибудь скажет и вернется к этому разговору, дважды перепишет мне от начала и до конца список департаментов с префектурами и супрефектурами.

Бакайе, которого тоже касалась эта угроза, не отменяющая сидения после уроков, тут же решил молчать, но дал себе клятву отомстить при первой же возможности.

Тентен передал Крикуну просьбу Курносого подсказывать ему, пожелание почти бесполезное, потому что Крикун был, как мы уже видели, признанным всем классом подсказчиком. А Курносый больше, чем обычно, мог на него рассчитывать.

Заместитель главнокомандующего и верхолаз против обыкновения срезался на арифметике.

Он запомнил что-то по теме урока из учебника и отвечал через пень-колоду при мощной поддержке Крикуна, чья выразительная мимика компенсировала провалы в памяти.

Но Бакайе был начеку.

– Мсье, а Ла Крик подсказывает.

– Я? – возмутился Крикун. – Да я слова не сказал!

– Верно, я ничего не слышал, – подтвердил отец Симон. – А я не глухой.

– Мсье, он ему на пальцах подсказывает, – попытался объяснить Бакайе.

– На пальцах? – повторил изумленный учитель. – Бакайе, – отчеканил он, – мне кажется, вы начинаете раздражать меня. Вы кстати и некстати обвиняете всех своих товарищей, хотя вас никто не спрашивает. Я не люблю доносчиков! Только когда я спрашиваю, кто нашалил, виновный должен ответить и признаться.

– Или нет, – тихонько добавил Лебрак.

– Если я еще хоть раз вас услышу, а это мое последнее предупреждение, будете всю неделю оставаться после уроков!

– Что, слабо? Ну-ка, позлись! Доносчик! Гадкий ябеда! – вполголоса шипел Тижибюс, делая ему рожки. – Предатель! Иуда! Продажное ничтожество!

Бакайе, для которого запахло жареным, молча давясь своей яростью, насупился и обхватил голову руками.

Его оставили в покое, урок продолжался, а он размышлял, что бы такое сделать, чтобы отомстить за себя товарищам, которые очень даже вероятно могли объявить ему бойкот и исключить из своих игр.