Пуговица

Ты. Ты была первой, десятой, сотой – неважно. Она – единственной. И я тебе много лет назад сказал: как только она узнает, все, ты меня больше не увидишь. О ней – все. Точка. Скажешь ей, найдешь ее – тут я помешать не смогу. Я ничего говорить ей не собираюсь. Не из трусости. Просто хочу, чтоб она чувствовала себя счастливой. Она долго была несчастлива. Она заслужила спокойную жизнь. И я такой, какой есть, не само совершенство и не идеал, пообещал сам себе, что одному человеку на свете добрую жизнь обеспечу.

Насчет твоего сына. Хватит трындеть. Да, я давал тебе все эти годы деньги на сына. На твоего сына. Не на своего! Заметь. Я не идиот. Думал, ладно, есть возможность помочь бабе, пусть… Все-таки картинки с ней идут на ура… Спрос на них большой… Отстегну… А ты решила, что я поверил… У тебя сын родился через семь месяцев после нашей судьбоносной встречи. Не так, что ли?

– И что? – вызывающе возразила Элеонора. – Семимесячный родился. Недоношенный.

– Лечи других – меня не надо! Семимесячный… Семимесячные не рождаются три кило двести граммов. И ростом пятьдесят два сэмэ. Я ж не лох, хоть ты уверена в обратном. Я тогда подъехал в роддом. И мне сказали. Я тоже спросил – мол, может, недоношенный?.. Они надо мной долго смеялись.

– А чего смеялись? Он, может, доношенный-то семь кило бы весил! Я – пять семьсот родилась! А ты вон какой сам-то!

– Я тебе уже сказал: лечи других, а я здоровый. Кстати, напомню… Про первые же наши встречи… Ты все блевать отлучалась, если помнишь… Я еще удивлялся – что такое, думаю, может, аллергия у такой фактурной дамы на меня? И потом только догадался: беременная ты была, подруга! Токсикоз тебя мучил, болезную. Но и это не предел человеческого счастья. Помнишь, ты мне скандал устроила, чтоб я твоего ребенка признал? В загс бы пошел и признал себя отцом? Что я тебе сказал? Давай сделаем генетическую экспертизу. Дорого это стоило тогда. Не знаю, как сейчас. Но я был готов. Хотелось уже тогда тебя мордой в твою брехню сунуть. И что ты мне ответила?

– Ответила, что не надо мне лишних унижений! Вот что я ответила! Я тебе сына родила, а ты, как подлец, требуешь анализы сдавать. Тебе сына мало!

– Мне – твоего – сына – много!!!! Понимаешь? Много!!! Я тебе на него, чужого мне ребенка, из милости – обрати внимание, – из милости давал деньги. Немалые. Не из страха – бояться мне нечего. Любая экспертиза подтвердит, что я не отец. И даже если жена бы и узнала, все равно твою ложь раскрыли бы в два счета. Так вот: из милости помогал тебе! А ты все требовала и требовала: признай, признай!

Ты – дура?

То, что ты сволочь злобная, это я даже не спрашиваю, это я знаю.

А вот этот вопрос все никак не могу решить: ты – дура? Совсем? Тебе что? Мало денег? Мало того, что мы иной раз и встретимся? Тебе надо всех вокруг несчастными сделать, да?

Давай! Мне плевать! И на меня больше не рассчитывай. В любом случае. С меня хватит. Ты каждый раз доводишь до крика. Ты меня изнутри жрешь, как раковая опухоль. Все! Больше этого не будет. Одевайся и выметайся! И делай что хочешь. По-твоему все равно не получится.

Элеонора встала и принялась медленно одеваться.

6. «Можно сдохнуть…»

Рыся молила только об одном: чтобы они ушли вместе. Они бы ушли, а она бы тогда убежала домой и собралась с мыслями. Но, похоже, Петр прогонял многолетнюю уникальную модель, а сам собирался оставаться в своей мастерской.

Куда ему еще идти? Не домой же? Он же за границей… Не прилетел еще… И если так, он пойдет спать сюда, наверх. И увидит ее… Нет-нет-нет! Пожалуйста. Только не это. Рыся все и так поняла: кончилось ее счастье. Поняла и приняла. Но только пусть появится у нее возможность уйти из мастерской незамеченной.

– Дай мне денег на такси, – послышался между тем голос готовой уйти Элеоноры. Совсем другой, чем прежде, голос. Нежный, воркующий, жалобный.

Вот как мы умеем, оказывается!

– Нет у меня денег. Вот, евро только… Ночью и поменять негде. Ладно, пошли, я тебе из банкомата вытащу, – предложил Петр.

Рыся поняла, что молитвы ее услышаны.

Сейчас они уйдут вдвоем. Банкомат находится неподалеку: за углом соседнего дома. Но времени ей должно хватить на то, чтобы дождаться их выхода из подъезда, скатиться самой с лестницы и умчаться домой.

Петр запер дверь только на один замок – верный признак того, что остаток ночи он собирался проводить именно в мастерской.

Рыся слышала, как они спускались на лифте, как что-то говорила Элеонора…

А потом… Как в детской игре в прятки… Скорей, скорей! Кто не спрятался, я не виноват.

На какой там ключик у Петра было заперто?

Чик-трак!

Прыг-скок по лестнице.

Ну-ка, открой бесшумно дверь подъезда!

Теперь оглянись по сторонам: направо, налево.

Беги! Главное: устремляйся в сторону, противоположную банкомату.

Она почти и бежала, а в голове почему-то начала крутиться любимая песня ее младшего братана Пика, которую он уже много лет время от времени повторяет и повторяет… Даже если они болтают в скайпе, он нет-нет и пробормочет фрагмент из этого длиннющего речитатива.