Пуговица Пушкина

Вечером 16 ноября Карамзины отмечали день рождения госпожи Карамзиной. За столом Пушкин сидел рядом с Соллогубом. Среди веселого разговора, тостов и пожеланий благополучия он повернулся к своему соседу и заговорщицки прошептал: «Ступайте завтра к д’Аршиаку. Условьтесь с ним только насчет материальной стороны дуэли. Чем кровавее, тем лучше. Ни на какие объяснения не соглашайтесь…» И он продолжил болтать с другими гостями. Соллогуб онемел, но не посмел возражать. В тоне Пушкина была твердость, не допускающая возражений. Позже вся компания отправилась в австрийское посольство на большой раут, который должны были посетить царь и царица. Пушкин прибыл позже остальных. На большой мраморной лестнице он столкнулся с д’Аршиаком, который попытался возобновить обсуждение, прерванное несколько часов назад. Все, что пожелал сказать Пушкин, было следующее: «Вы, французы, чересчур утонченные. Вы все знаете латынь, но когда деретесь на дуэли, стреляетесь с тридцати шагов. Мы, русские, делаем это по-другому: меньше галантности, больше жестокости»[44].

Войдя в бальную залу, Пушкин заметил, что все дамы были в трауре по случаю смерти Карла X, кроме Екатерины, которая была в белом. Это означало, что императрица знала о будущем браке Екатерины; в противном случае она бы немедленно приказала своей фрейлине сменить платье или покинуть прием, поскольку только девушкам, которые вскоре должны были выйти замуж, разрешалось носить белое, когда двор был в трауре. Как будто этого было недостаточно, сам Дантес был рядом с ней, как пришитый к ее девичьему наряду, его показные жесты поклонения полностью приличествовали жениху. Другими словами, все в обществе уже обратили на все это внимание, включая дипломатическое отсутствие Натальи Николаевны. Угрожающий прилив слухов был на подъеме. Пушкин, смертельно бледный, приблизившись к паре, запретил своей свояченице разговаривать с Дантесом и сказал офицеру «несколько более чем грубых слов». Несколько минут спустя он покинул посольство, забрав домой обеих своих своячениц. Соллогуб обменялся с д’Аршиаком многозначительным взглядом. Затем он также приблизился к Дантесу и спросил его, что он за человек. «Я человек чести, — ответил Дантес, — и надеюсь вскоре это доказать. Я не понимаю, чего хочет господин Пушкин. Я буду драться с ним, если буду к этому принужден; но я не ищу никаких ссор и скандалов».

Владимир Соллогуб проснулся утром 17 ноября, и погоду можно было счесть дурным предзнаменованием: хмурое бледное белое небо, густо падающий снег, кружащийся вихрем между небом и землей. Это была настоящая снежная буря: сверкающие хлопья залепляли глаза и залетали за поднятые меховые воротники, так что было трудно дышать и идти. Даже бывалые извозчики на улицах должны были, отворачиваясь от ветра, натягивать вожжи и сдерживать запряженных в сани лошадей. Но Соллогубу непременно нужно было в этот день выйти из дому, и одному

Богу было известно, когда он мог вернуться. Он решил сначала увидеться с Жоржем Дантесом. Он знал его лучше, чем д’Аршиака, и поэтому мог быть с ним более откровенным; кто знает, возможно ему удастся отговорить его драться на дуэли, обстоятельства которой Соллогубу все еще были не очень ясны. Но Дантес отказался их объяснить и коротко отослал его к своему секунданту подготовить поединок. Только после долгих настойчивых расспросов он сказал Соллогубу: «Вы не хотите понять, что я женюсь на Екатерине. Пушкин взял назад свой вызов, но я не хочу, чтобы дело выглядело так, будто я женюсь, чтобы избежать поединка. К тому же я не хочу, чтобы при этом произносилось имя женщины. Вот уж год как мой отец не хочет разрешить мне жениться». Только тогда, убежденный, что Дантес не совсем неправ, Соллогуб отправился к Пушкину, ненадолго забежав поздороваться со своим отцом, который тоже проживал на Мойке.