Пуговицы

Я нашел своего старого рижского приятеля по телевидению — Андриса, который получил точный адрес санатория и даже смотался туда, ведь я имел неосторожность назвать ему имя пациентки, которое до сих пор действовало на представителей моего растреклятого и недобитого «киношного» поколения, как звук магической дудочки.

— Она там, старик! — закричал Андрис в трубку возбужденным голосом, словно его укусила бешеная собака. — Она там! Я даже видел ее через забор! Ну, я тебе скажу…

Что именно он хотел сказать, я узнавать не стал, поблагодарил, пообещал обратиться к нему в случае необходимости и на следующий день пошел в посольство оформлять визу.

Ехать решил поездом. Не хотел совершать слишком быстрый марш-бросок на самолете.

Мне была нужна дорога — длинная, ночная и утренняя, с пересечениями границ, с полями и лесами, которые тянутся на край света. Дорога, в которой я мог подумать, куда еду и что скажу. Особенно тревожно было думать о том, какой увижу ее.

У меня не было никаких доказательств в подтверждение радостной вести, кроме полученного письма. Но оно было написано на компьютере — как доказать, что его писала именно она, Лика?

Три вещи лежали у меня в кармане — визитка, которую дал администратор в гостинице Бару, уже достаточно затертая, с новым именем и чужой фамилией, такая же затертая фотография, сделанная под водой, на которой трудно было разобрать лица, и… пуговица, которую я нашел в шкафу.

Весьма причудливые доказательства ее существования.

Несмотря на это, не поехать я не мог.

На вокзале в Риге сразу пересел в электричку и через минут сорок вышел на маленькой уютной станции.

Лето того года выдалось долгим, и аллея, ведущая в центр пригорода, плотно заплела небо тусклым золотом еще живых, сочных листьев.

Городок казалось вымершим, лишь кое-где на аккуратных лужайках перед коттеджами тлели очаги.

Зашел в небольшое пустое кафе.

Звякнули китайские подвески, и ко мне выкатилась полная белокурая дама с широко расставленными глазами и курносым носом, тщательно оглядела с ног до головы.

— Лаб диен! — сказал я, соображая, не лучше ли перейти на английский, ведь это было все, что мог сказать по-здешнему.

— Добрый день, — улыбнулась она. — Что господин желает?

Господин пожелал кофе, бутерброд и сто граммов коньяка.

— Вы откуда?

Я ответил.

— Наверное, приехали в гости? — спросила хозяйка, готовя кофе.

Я сказал, что она права, и расспросил, как дойти до санатория.

Больше она меня не беспокоила.

Я пил кофе и размышлял, как подкатиться к главному врачу, как повести разговор и вообще примет ли он меня, если есть какие-то указания относительно несанкционированных свиданий пациентов.

Оставив на столе два евро, вышел и направился по указанному адресу.

Санаторий располагался в сосновом лесу. Я обошел весь коттедж по периметру забора, увязая ногами в мягком ковре из сосновых игл. Аромат стоял одуренный!

В какой- то момент я подумал, что и сам был бы не против отлежаться здесь хоть пару недель, в этой ароматной тишине.

Санаторий был небольшой, двухэтажный, с маленькими белыми окнами, террасой, на которой стояли высокие деревянные кресла, во дворе — несколько белых беседок и каменный «сад» в японском стиле.

Был обеденный час, и здесь, как и во всем городе, стояла мертвая тишина.

Я пошел по тропинке, и шорох гравия под ногами отозвался в тишине горным камнепадом.

Разговор с директором санатория господином Валдисом оказался, несмотря на мои опасения, достаточно легким.

Он сообщил, что срок уплаты за пребывание госпожи Тенецкой закончился полгода назад и пока никаких денежных поступлений не было. Теперь, мол, они сами не знают, что с ней делать, ведь на запрос о продлении содержания пациентки никакого отклика не получено. И если так будет продолжаться, они будут вынуждены отправить ее в другое место. Депортировать. Или поместить в дом скорби…

Стало понятно: ее выбросили! Если принимать во внимание обновленный сленг в свете времени, который наступил в моей стране, — «кинули». Итак, я прибыл вовремя.

И, кажется, господин Валдис вздохнул с облегчением. Предложил подождать свидания в беседке, пока не закончится обед.

Я пошел в беседку, белевшую среди сосен.

Успел судорожно выкурить пять сигарет, ожидая встречи и рисуя в воображении сотни различных вариантов этого «свидания». Так сосредоточился, что когда поднял глаза — она уже стояла напротив меня.

В цветастом флисовом халате, в тапочках на босу ногу, с короткой «мальчишеской» стрижкой. Руки — в карманах. Необычная прическа и болезненная худоба делали ее непознаваемой, молодой, совсем другой. И… очень похожей на Лику.

Мы молчали, рассматривая друг друга.

Вероятно, годы, прошедшие с последней встречи, сделали свое дело и в отношении меня.

Затем она сгребла со скамейки листья и села напротив.

Чтобы что-то сделать для начала разговора, я протянул ей сигареты, но она отрицательно покачала головой.

Пока я размышлял, с чего начать беседу, она опередила меня.

Своим глуховатым голосом, который ничуть не изменился, сказала:

— Она… нашлась…

В ее интонации не было ни вопроса, ни утверждения.

— Да, — сказал я.

— Она… жива…