Пух чертополоха

— Спасибо, сдачи не надо. Заходите еще. Всегда вам рады.

Разговор иссяк, и прежде, чем он возобновился, Мейбл с беспозвоночным вернулись из сада, и мы засели за неизбежный бридж. Никаких других разговоров с Каролиной у меня больше не было: она со своим тошнотворным червеобразным придатком вернулась в Нью–Йорк на следующее утро. Знать бы тогда, что это был мой последний благопристойный разговор с ней! С какой горечью я вспоминаю сейчас, как мало ей помог, как был недобр и бесчувственен. Если б я приложил чуть больше усилий: только что толку в запоздалых укорах?

Сейчас я подхожу к последнему эпизоду в моих отношениях с Каролиной, и писать мне об этом очень трудно, потому что это, пожалуй, самый омерзительный поступок в моей жизни.

IV.

Впрочем, немало воды утекло до этого. Стало ясно, что Каролина почти порвала с нами, точнее, порвала со мной. Было также ясно, что я больно уязвил ее: сказал слишком много правды и слишком глубоко заглянул ей в душу. В общем, мы совсем перестали с ней видеться. Мы получили от нее пару коротеньких писем (каждый раз с другого адреса), несколько открыток с курортов: то из Атлантик Сити, то из Луисвилля или Горячих Ключей, и это всё. Прошел год, принесший нам собственную трагедию: Мейбл заболела туберкулезом. Сперва думали, что ничего серьезного и между прочими делами решали, не поехать ли ей в горы, но не торопились с этими планами. Так вот, объединив добродетель с нуждою, мы решили отправиться на год в Европу, главным образом, в Швейцарию: первый наш отпуск за долгое время, из которого Мейбл уже не суждено было возвратиться. Как раз накануне нашего отъезда мы получили поистине потрясающее известие от Каролины: она сообщила, что выходит за Майкла. Очень характерная для нее озорная записочка с приписочкой: «Видишь, чудила Филипп, я воспользовалась твоим советом!» (Надо сказать, что Мейбл посмотрела на меня с некоторым удивлением и, быть может, о чем-то догадалась). По моему служебному адресу пришло и письмо от Майкла. Очень характерное для моряка: краткое, путанное, честное. Можно было догадаться, что он женил на себе Каролину чуть ли не силком, как последний отчаянный шаг к ее спасению. Что-то между строк — не могу уже сейчас вспомнить, что именно — заставило меня подумать, что дело оборачивается плохо. Почему-то подумалось об обществе спасения животных или чем-то таком. Что она, действительно, в конце концов, докатилась до собачьего состояния? И можно ли сейчас провести успешный курс реабилитации? Или она увлечет с собой бедного доброго Майкла — ягненочка — туда, куда ей самой предстоит скатиться? Что, если вопрос поставить так?

Мы послали им свадебный подарок и отправились в Давос. На этой части своей жизни с ее трагическим исходом я здесь останавливаться не стану: к истории Каролины это не имеет никакого отношения. Скажу лишь, что я вернулся в Америку через год, один. На этот раз я встретил Каролину совершенно случайно, и опять в холле «Бельмонта», где я остановился.

Выглядела она ужасно — в самом буквальном смысле: лицо стало безобразно белым, если не считать наведенных пятен румян. На ней было много поношенного тряпья, и держала она себя во время нашего минутного разговора с какой-то настороженной опаской: всё время опускала глаза или отводила их, прерывая фразы коротким смехом, неискренним и, кажется, истеричным. Я спросил о Майкле. А, он потерял свое место на флоте, теперь они перебрались в пансион на Четырнадцатой стрит, пока туговато. Я спросил, не смогу ли навестить их перед отъездом в Нью–Хейвен, и сперва она ответила уклончиво, а затем, с очевидной неохотой, пригласила меня заглянуть после обеда. Только перед самым расставанием вспыхнула в ней прежняя Каролина: иначе я мог бы с полным основанием считать, что разговаривал с незнакомкой.

— Ну, это был твой лучший фокус, старый лис! — вдруг выпалила она. — Здесь ты самого себя превзошел.

— Прости, о чем ты?

— А что ты, гусак, выдал меня за Майкла!

— Я тебя выдал?..

— Да, да — это ты меня выдал, только в другом смысле! — она развернулась и быстро пошла прочь.

А потом был тот вечер — но чем меньше о нем рассказывать, тем лучше. Я скоро понял, почему Каролина не хотела моего визита. Пансионат был неописуемо запущен: темный, вонючий, грязный, с перилами без стоек, в общем, то, что показывают в кино о трущобах. А комнатка в конце дома, куда меня направили, была удручающе убогой. Открыла мне Каролина: при слабом газовом свете и в своем прежнем, (я еще помнил его), несколько поношенном, но идущем ей платье, она выглядела лучше. Неопределенным жестом и улыбкой она показала мне на диван, где спал Майкл — Майкл hors de combat^**, — сказала она. — Ищет каждый день работу.

— Прости, может быть, я не вовремя?

— Ничего, садись.

Мы присели, но как-то не о чем было говорить. С неловкостью я понял, что Майкл не столько спал, сколько был пьян. Он приоткрыл глаза и в упор посмотрел на меня: