Пух чертополоха

Здесь я подхожу к первому важному моменту рассказа, в котором я сам и Каролина сыграли важную роль; постараюсь объясниться как можно проще. Меня ужасно тянуло к ней с самого начала. Так сильно, что я даже, как вспоминаю теперь, из какого-то инстинктивного страха был к ней груб. К тому времени мы с Мейбл уже состояли в браке десять лет. Детей у нас не было, интересовались мы разными вещами и, хотя испытывали друг к другу не менее теплых чувств, чем обычная супружеская чета, пора страсти была, конечно, уже давно позади. Тем не менее, я тогда, как и всегда, относился к Мейбл с большой нежностью, восторгался ею и ни за что не позволил бы причинить ей страдание. У меня никогда не было особого стремления к внебрачным приключениям, и я отнюдь не Дон–Жуан. Всё это пришло мне на ум с появлением Каролины: едва мы взглянули друг на друга, как я испытал страх. Я понял, что понравился ей, и понимал, что если допущу в ней мысль, что и она мне нравится, возникнут сложности. Меня тянуло к ней, но я боялся осложнений, а, тем более, задеть чувства Мейбл. Поэтому, хотя я всегда говорил Мейбл, что считаю Каролину прекрасным человеком, сам, как упоминал уже, бывал с ней часто намеренно груб. Время от времени я совершенно явно избегал ее, и видел, что она бывала огорчена. Если она пыталась втянуть меня в разговор «Ю deux»*, я односложно отвечал или уходил в кабинет, притворившись занятым; там я курил сигарету за сигаретой и размышлял, что же будет дальше… Мог бы и догадаться.

Сейчас вполне ясно, что моя тактика была худшей из всех возможных. Какая еще уловка привлекла бы девушку вернее нарочитой неприступности с выраженной дистанцией и превосходством? Особенно, если помнить, что ее самоё влекло ко мне с самого начала, и что она в то время стремилась во что бы то ни стало побороть собственное чувство неполноценности. В результате я стал для нее неким символом, препятствием и, на тот момент, целью, потому что меня надо было преодолеть. Не знаю, сознавала ли она всё это четко и ясно и выделяла ли для себя разные элементы сложного чувства, но инстинктивно понимала, что находится здесь, в этом странном доме, просто чтобы быть рядом со мной и в надежде стать еще ближе. Много позже, годы спустя, она призналась, что я с первой минуты показался ей самым чудным из встреченных людей, и самым мудрым, добавила она, чтобы смягчить удар, потому что всегда считала меня отчасти простаком. Она, в общем-то, не хотела влюбляться в меня: к чему она стремилась, так это перенять от меня науку, чтобы я стал ей чем-то вроде отца или даже (уж не знаю, когда ей это пришло в голову) отца–любовника. Главным мотивом, в любом случае, было стремление к знанию: она просто считала, что я могу ей помочь… Я часто задумываюсь, а мог ли я в самом деле?

II.

Конечно же, не при первой вспышке нашего нелепого крохотного романа. Никогда в моей жизни не было более странной, сладкой, смешной, милой, трогательной и прекрасной неудачи. Случилось это ранней весной. Неожиданно мою жену пригласили телеграммой в Балтимор подменить куда-то запропастившегося преподавателя. Совпало это с тем, что от нас сразу ушли обе служанки: довольно комичный случай, на котором я не хочу останавливаться. Мейбл была в панике: кто же будет смотреть за всем — за собакой, кошкой, канарейкой, не говоря уже о бедном Филиппе, ее супруге? Тогда-то Каролина и вышла на передний план: это был тот самый сигнал, по которому ей надлежало появиться на сцене. Тот самый случай, которого она ждала и к которому мы оба — она сознательно, а я бессознательно — прилежно готовились. То, что мы почти не поддерживали отношений, так мало разговаривали и, казалось, даже избегали друг друга, имело определенный смысл. Не раз Мейбл упрекала меня за безразличие к Каролине. Поэтому в ней не было и крупицы подозрения. Она радостно приняла предложение Каролины и первым же поездом отправилась на три дня в Нью–Хейвен. Вот так — спаси нас Боже — мы и оказались вместе.

Случившееся было неизбежно, хотя бы потому, что мы ему так долго противились. Мы сблизились столь же естественно, как лист касается листа или трава клонится под ветром. Едва мы сели за обеденный стол и взглянули друг на друга при свете свеч, мы оба уже знали это, и весь наш разговор был лишь пустой условностью. Мы вышли в сад, когда уже вечерело, она протянула руку и коснулась почки сирени, но я знал, что на самом деле она протянула руку мне, и взял в свою. Когда я поцеловал ее, она рассмеялась прямо мне в рот и отвела лицо, а потом опять повернула его ко мне. После всё было сплошным безумием.