Пуля калибра 7,92

Переднее колесо налезло на какое-то препятствие, заскрежетало, приподнимаясь, чтобы одолеть его. И в это время он заметил под ободом кружком вырезанный дёрн, обмётанный порыжелой и раскисшей под дождём травой. То, что произошло в следующее мгновение, он уже не видел. Запомнилась только вспышка и удар в грудь то ли жердями грядки, то ли тележным колесом или его обломком, то ли ещё чем…

Рассказы

Отец

Была весна. Ночи с молодым месяцем и таким же свежим воздухом, чёрным, прозрачным. И душные полдни, когда, если замрёшь, слышно, как лопаются почки на деревьях и старая сухая трава рвётся под напором молодой.

Я возвращался домой по Варшавскому шоссе и где-то возле Буды подобрал одинокого путника. Он шёл по обочине дороги к полуразрушенному автобусному павильону и, услышав шум мотора моей машины, обернулся, поднял руку.

– Да вот внуков проведать приезжал, – сказал он, открыв дверцу. – А тут, беда, автобусы не ходят. Смоленский же слишком поздно.

– Я могу вас взять только до Юхнова, – сказал я, когда узнал, что он едет в Малоярославец.

– Так вы в Юхнове поворачиваете на Калугу?

– Да, на Калугу.

И он решил ехать до Юхнова.

– А там я какой-нибудь оказией. Глядишь, и найдётся добрая душа…

И уже когда тронулись и с полкилометра отъехали от остановки, отрекомендовался:

– Николай Николаевич. В недавнем прошлом учитель физики. Теперь – пенсионер.

Худощавый. Усталый от забот и прожитых лет человек, который давно смирился с тем, что принесла ему жизнь, и уже не ждёт от неё ничего хорошего.

На Зайцевой горе возле заправки остановились.

Пока я заправлял машину, Николай Николаевич отошёл покурить и всё смотрел на памятник в елях, под которым школьники соскребали прошлогоднюю листву, собирали в кучу остатки гирлянд и венков. Был канун Дня Победы, и везде, по всей Варшавке, приводили в порядок памятники и братские могилы.

– Завтра вся страна будет праздновать, – сказал он, вернувшись к машине.

Промелькнула деревня. Девочка с портфелем и букетом цветов. Старуха на лавочке возле штакетника. Стайка кур в высохшей луже. Мужик с топором на углу белого сруба; сверкает топор, сверкают щепки. Видать, баньку рубит или прируб к дому. На окраине невысокий скромный обелиск, с прибранной, ухоженной могилой.

– И как мы победили в той войне?! Как мы смогли его одолеть?! – шевельнулся мой пассажир, провожая взглядом деревенскую околицу.

– Вы воевали?

– Нет, что вы! Мне было четыре года, когда закончилась война. – Он смотрел в окно, на уходящий пейзаж бурого, местами уже молодо зеленеющего поля. – И три года, когда в первый и в последний раз увидел отца.

– Отец погиб?

– Да, в Восточной Пруссии.

– Кем воевал?

– А кем воевал русский человек, деревенский плотник? Рядовой пехотный…

Разговор наш вскоре прервался. Видимо, Николаю Николаевичу продолжать его было нелегко.

Возле Барсуков нас остановил инспектор в парадной форме с жезлом и указал припарковаться к обочине. Оказалось, движение было перекрыто с обеих сторон.

– Минут пятнадцать, – сказал лейтенант. – Сейчас провезут гробы, и – можете ехать.

– Какие гробы, лейтенант?

– Солдат хороним. Солдат Великой Отечественной. В лесах нашли. Шестьсот человек.

– Сколько-сколько? – переспросил Николай Николаевич.

– Если точно, то шестьсот двадцать девять, – уточнил лейтенант.

Мы вышли из машины. Возле памятника было много народу. Какие-то люди произносили речи. Слева от памятника – длинный ров, выкопанный, видимо, трактором. Жёлтая, яркая, тяжёлая глина. Гробы, обитые красной материей, поставлены прямо на землю вдоль рва. Ржавые, пробитые каски на крышках. От гроба к гробу идёт молодой батюшка, размахивает кадилом: «Упокой, Господи, души раб твоих…»

Какая-то пожилая женщина, обнимая другую, тоже одетую в чёрное, выкрикнула со вздохом и рыданием, дрожащим в её горле:

– Вот мы и приехали к тебе, папочка!

Вокруг сразу замерли. Даже музыка стихла. Только батюшка продолжал петь свои молитвы.

– Дочери, – пронеслось в толпе.

– Дочери приехали. Говорят, откуда-то из Нижегородской области. Из деревни.

– А что, медальон нашли?

– Нашли. В Ситском лесу. Один всего.

Батюшка отпел погибших. Гробы стали заколачивать. Рванул воздух троекратный залп. Отделение солдат с автоматами проследовало к памятнику. Вразнобой стучали по плитам их сапоги. Гробы начали заносить в ров. Их ставили в ряд, по два – один на другой. Чтобы всем хватило места.

Дальше мы ехали молча. Наконец, уже перед Юхновом, спутник мой вздохнул и спросил:

– Простите, а ваш отец жив?

– Нет, умер. Вот ездил к нему на могилу.

– Он умер своею смертью?

– Да, болел… Последствия ранения ступней обеих ног. Сужение кровеносных сосудов. Потом инсульт.

– Сколько лет прожил?

– Шестьдесят два.

– Конечно, это не возраст. Но мужчины в нашей стране редко сейчас живут дольше. А мой отец погиб совсем молодым. И эти шестьсот двадцать девять, там, в Барсуках… Это всё молодые люди, до сорока… А отцу было всего-то двадцать пять лет. Мне – три. И я его помню всего одно мгновение. И так хорошо я его запомнил, что не забуду уже никогда. Хотите, расскажу?

Я кивнул.