Пуля не дура

Застолье продолжалось недолго, особенно если учесть сам повод — день рождения, — всего часа три. После того как спиртное было уничтожено и покончено с традиционным чаепитием, все с явным облегчением разбрелись по своим комнатам. Гринько перестраховался и заночевал на первом этаже: кому охота слушать обвинения супружеской четы друг друга, а без обычного скандала не обойдется — уж в этом-то Николай был уверен на все сто.

Спал он паршиво, невольно прислушиваясь к разговорам на «хозяйской половине». Его комнатушка соседствовала с комнатой «молодых». Звукопроницаемость была не хуже, чем в «хрущобах». Поцелуи сменялись сдавленными страстными стонами, невнятными словами, снова поцелуями. Доктор показал неплохую форму и не опозорил этой ночью мужскую часть человечества. Может, стресс после семейного торжества сказался. Так или иначе, но молодые утихомирились лишь под утро, и Николай Гринько забылся тяжелым сном. И хотя на сон оставалось лишь каких-то пару часов, в семь утра сработал биологический будильник, и он привычно выскочил из кровати.

Он стоял одетый лишь в наплечную кобуру с верным «стечкиным», когда в его убежище ворвалась хозяйка. Глаза Катерины Иосифовны блестели, такие Гринько видел у наркоманов, когда работал в милиции.

— Я убила его! Это я его застрелила! — Женщина кричала исступленно и, казалось, вовсе не замечала ошеломленного телохранителя.

— Кого вы убили? — Николай, не дожидаясь ответа, выскочил из комнаты и, перепрыгивая через три ступеньки, помчался на второй этаж.

Дверь спальни была распахнута. Генерал лежал на кровати, натянув до подбородка суконное зеленое одеяло. Николай остановился — никогда раньше он не осмеливался заходить в спальню шефа и вот теперь из-за крика истерички нарушил табу. Он уже хотел на цыпочках, дабы не нарушить сон, удалиться из хозяйских апартаментов, но вдруг заметил в одеяле на уровне груди генерала крошечное отверстие с порыжевшими краями. Он всмотрелся в восковое лицо и с подступившим к горлу комком понял, что Пронин не спит. Он был мертв.

2

Такого столпотворения Кондратьеву еще не доводилось видеть. Правда, и стаж его пребывания в рядах доблестной московской милиции насчитывал всего три года. Как и каждому оперативнику, независимо от чинов и регалий, ему пришлось увидеть немало, участвовать в расследовании десятка нашумевших преступлений, о которых можно было прочитать не только в рубрике «Срочно в номер» раскрученной столичной газетки, но и в солидных юридических изданиях.

Двухэтажная дача генерала никогда не видала такого количества гостей. К сожалению, повод был не радостный. Даже на лицах людей, повидавших в силу своей профессии немало такого, что простому смертному доводится видеть разве что в страшилках голливудского кино, можно было заметить неподдельное горе и растерянность, а это вообще как-то не вязалось с их профессиональной принадлежностью. Такое нашествие начальства разных ведомств Кондратьеву довелось наблюдать лишь в тот день, когда умер академик Бородин. Впрочем, тогда это было вызвано обычной перестраховкой — умер крупнейший ученый, так сказать, «основоположник», «родоначальник» и прочая. Преступление, в раскрытии которого удалось поучаствовать молодому оперативнику Кондратьеву, не было связано с «фактом смерти». Просто так случилось, что ценнейшая филателистическая редкость — желтая трехшиллинговая марка — была похищена именно в доме академика…

А пока следователи под бдительным присмотром прокурорских чинов составляли протокол осмотра места происшествия, искоса поглядывая на мешковатую фигуру самого министра в неизменных очках, с сосредоточенным выражением на физиономии, словно именно он ведет расследование и только от него зависит, будет ли оно успешным или закончится очередным висяком. Кондратьеву министр не нравился, он помнил его беспомощное бормотание во время чеченских событий, когда тот волей президента командовал ФСБ, помнил о его скоротечной отставке. И вот, пожалуйста, снова выплыл на поверхность. Теперь он клянется покончить с организованной преступностью и дает многозначительные интервью о неких таинственных операциях по освобождению заложников.

Кондратьев телепатически чувствовал облегчение, испытанное министром и высшими чинами, когда им доложили о признательных показаниях вдовы покойного. Какой-то генерал даже не удержался и небрежно бросил подвернувшемуся журналисту, что дело ясное: убийца — жена, предстоит лишь разобраться в мотивах рокового выстрела. Свою реплику он бросил, подъезжая на машине к окраине дачного поселка, — ближе журналистов не подпускали, и они толпились кричащей группой с микрофонами в руках в надежде узнать хоть какие-нибудь подробности.