Пуля рассудит

Уж не влюбилась ли она в этого зверя? Карамболь не столько ревновал ее, сколько завидовал Прокофьеву. Рыцарь на белом коне и в сияющих доспехах. Бабы от таких героев прутся! Ничего, Карамболь знает, как выщипать перья с его шлема. А затем и голову оторвать. Героем ведь можно стать и посмертно.

— Только не за что, — сама же и сказала Вика. — Не было ничего.

— Не было! — хищно оскалился Карамболь.

Челюсть у него крепкая, не сломалась, но вставной зуб, кажется, выскочил. Адвокат у него хороший, жалобу составит грамотно, да и городской прокурор кое-чем ему обязан.

— И вы никого не били! — Вика язвительно глянула на Карамболя.

— Нет? — очарованно улыбнулся Прокофьев.

— Я ничего не видела… Я могу идти?

— Вы работаете здесь?

— Перова Виктория Вячеславовна, главный бухгалтер.

— Мы с вами обязательно поговорим. — Прокофьев все еще не сводил с нее взгляда, но уже указал на дверь.

И не забыл о визитке, сунул ей под стандартную в таких случаях фразу: «Если что, звоните!»

А когда Вика ушла, резко повернулся к Карамболю:

— Твое счастье, что Перова не хочет проблем.

— И твое несчастье! — Карамболь дернул рукой, требуя освобождения.

Он прикован был к столу, высота которого не позволяла ему стоять в полный рост. Удобно он мог только сидеть, на полу, но подобному унижению он не мог себя подвергнуть.

— Твоя красавица тебе с Герасимовым изменила, — скривил губы Прокофьев.

Карамболь снова дернулся, как раненый зверь на цепи.

— На Перовой отыграться решил?… — продолжал Прокофьев. — Не думал я, что ты такая гнида!

— Ты даже не представляешь, как далеко зашел! — прошипел Карамболь.

— Это ведь твои отморозки Василькова убили! — Прокофьев ничуть не сомневался в том, что говорил.

— Какого такого Василькова?

— Для тебя никакого. А Герасимов у него прятался от тебя. И твои утырки его нашли. Лазарь твой уже дал показания. Жрун еще только на разогреве.

— Ты еще на горшок ходил, когда меня мусора на пушку брали! — ухмыльнулся Карамболь.

Прокофьев насмешливо улыбнулся. Он точно знал, что правда на его стороне, а кто и что там говорит, совершенно неважно. И к двери он повернулся с чувством исполненного долга.

А ведь Лазарь действительно мог расколоться, как ни крути, Карамболь реально требовал от него расправы над человеком. Что, если Лазарь на самом деле кого-то убил?

Уходил Прокофьев не прощаясь, Карамболь с замиранием смотрел ему вслед. Сейчас за ним закроется дверь, и появятся опера. Или просто наряд полиции. Доставят Карамболя, примут, закроют, а там уже как повезет.

— Я отбой Лазарю дал! — не выдержал напряжения Карамболь.

Прокофьев остановился, спокойно развернулся, подошел к нему и посмотрел в глаза. Он требовал покаяния, как священник, готовый сохранить тайну исповеди.

— А что делали Лазарев и Жевнов в Уручье вчера ночью?

— Они были там, но я позвонил им и дал отбой… Дело ведь не в Герасимове, дело в самой Аэлите… — Карамболь нахмурился, прикусив язык.

С чего это его вдруг на сентиментальность пробило? Старость не радость или это Прокофьев на него так действует, сознание и волю разжижает? Совсем не обязательно открывать менту свою душу, так только слизняки поступают.

— Лазарев не говорил про отбой, — качнул головой Прокофьев. — Про то, что наказать Герасимова надо, говорил, а насчет отбоя нет…

— И что с Герасимовым?

— Васильков убит, Герасимов под следствием. Лазарев сказал, что Василькова Жевнов убил. А Жевнов скажет, что убивал Лазарев… Мне интересно, что ты скажешь!

— Я скажу только, что команда «отбой» была. Точно была!..

Прокофьев долго смотрел в глаза собеседнику, мысленно взвешивая, правду он говорит или нет. Карамболь чувствовал себя не в своей тарелке. И в чужих калошах — на раскаленных углях.

— А на Сарычева?

— Что на Сарычева?

— Отбой был?

— Сарычев срок мотает!

Прокофьев взглянул так, словно хотел заглянуть в душу Карамболя: знает он о том, что Сарычева освободили, или прикидывается?

— Уже отмотал.

— Да ну!..

— Я знаю, ты его на деньги в тюрьме пробивал.

— Ну, был разговор… — поморщился Карамболь.

— Что ты о нем знаешь?

— А что я о нем знаю?… Ну, с Рубцом корешился… Лазарь ездил, пробивал насчет него. Непростой он фраер, этот Сарыч, непростой. И ограбление он мог организовать.

— Сарычев?

— Ну не Лазарь же…

Карамболь дернулся, будто из гипноза вышел. По ходу, Прокофьев его за сексота держит.

— Что-то я не понял, ты за кого меня принимаешь?

— Спина еще не болит? — усмехнулся Прокофьев.

Карамболь озлобленно глянул на него. В поясницу будто костных обломков с острыми краями натолкали — больно; разогнуться бы, но нельзя, наручники мешают.

Прокофьев подбросил лежащий на ладони ключ от наручников, расстегнул браслеты, и Карамболь наконец-то смог разогнуться в пояснице.

— Я слежу за тобой, Юрий Сергеевич. Все вижу. И как только появится возможность тебя прижать, сделаю это с огромным удовольствием! — Прокофьев говорил как человек, уверенный в том, что собеседник прочувствует каждое им сказанное слово.