Пульс Хибин. Сборник

Добирался я до рудника автобусом и все присматривался к людям, стараясь понять, как они относятся к такому светопреставлению. Необычно это или же метели гуляют в здешних краях по семь раз на неделе, и они привыкли?.. Присматривался, прислушивался, надеясь, что кто-то заговорит. «Вот задувает, так задувает! — скажет. — Света белого не видно!» Ничего подобного: разговоры были вполне будничные и вполне автобусные. Один раз только и услышал о том, что накануне выпал солнечный день и хорошо покатались на лыжах. Сказано было без сожаления, и разговор сразу же перешел на лыжные крепления, из чего я понял, что метель в Кировске дело привычное.

Василий Петрович Мысов, заместитель главного инженера рудника имени С. М. Кирова, подписал мне пропуск и сам засобирался, намереваясь спуститься под землю и показать свое хозяйство. Приготовление было совсем коротким: спецовка, сапоги, каска да лампа. И не успел я освоиться в горняцком наряде, как мы уже входили в клеть. Перед спуском отзвонили сигналы, клеть заскользила вниз...

Прилетел я в Кировск накануне, и тогда действительно светило солнце. Пологие склоны Хибин белели нетронутым снегом, небо было плакатно-синее. Красота была вокруг, тишина и спокойствие, и солнце, низкое, зимнее, казалось, пригревало не на шутку. Даже мысли о метели не могло возникнуть, потому что вокруг все застыло, замерло, сияла белизна и синь. И сразу же подумалось, что, наверное, именно такими изображают этот край на открытках. Город Апатиты построен далеко от гор, на равнине, а Кировск — у их подножий, и не удивительно, что я сразу же выбрал Кировск: там был и рудник, и управление комбината «Апатит», а главное, Хибины, о которых я много слышал и которые вот так видел впервые. И понятно, что я с нетерпением вглядывался в первые дома Кировска, затем — в первых людей и, верно, был похож на человека, который ожидает какого-то сюрприза.

Но первое, что мне запомнилось, — это горы и солнце.

Второе — что руда добывается по каплям. Это не такое уж большое преувеличение: каждый кусок руды, добытый в земле, должен быть доставлен в дробильную машину, оттуда на-гора и затем на обогатительную фабрику. А на ней тоже не все так скоро: поступившее сырье измельчают в порошок, заливают водой, осуществляют, говоря по-научному, флотацию. Измельченный апатит, поднятый на поверхность в результате сложного процесса флотации, и становится концентратом. Словом, путь длинный.

Это я понял только тогда, когда мы с Василием Петровичем походили по руднику и, словно забыв о сотнях тонн руды и апатитового концентрата, производимых комбинатом за одну лишь смену, я сказал «по каплям». Мысов мог и улыбнуться. Но он только пристально взглянул на меня и грустно покачал головой.

— По каплям, — согласился. — А бывает, что за смену рудник не выдаст ни тонны. Фабрика ждет руду... Конечно, есть еще Центральный. Вы были на Центральном руднике?.. А на фабрике?.. Там цех длиною семьсот метров. А у нас под землей проложено двести километров подъездных путей... И все это только для того, чтобы добыть руду и выбрать из нее апатит. Сколько труда, подумайте! И разве не обидно было мне недавно увидеть наш концентрат, сваленный прямо на рельсы?.. Не обидно разве?..

Все это Василий Петрович высказал мне так, словно я мог уберечь концентрат от сваливания на рельсы, в грязь, — уберечь то, что так дорого достается. Обида — не совсем точное слово, это горечь человека, когда его труд используется так бездарно. А Василий Петрович Мысов работает на руднике уже двадцать пять лет и начинал в послевоенные, не лучшие для рудника годы: добыча была небольшая да и начальство — без соответствующей подготовки. И все же вытянули: план шел, рудник расширялся. Начинал Василий Петрович инженером, работал инженером смены, после — заместителем главного инженера рудника...

— Это наклонный транспортер, — сказал Мысов, указывая на широкую ленту, по которой наверх уходила руда.

Я смотрел на транспортер, на два электромагнита, поочередно зависающие над потоком руды и вылавливающие случайно попавшее железо. Когда один магнит набирал достаточно лома, он нес его на свалку; другой же секундой раньше заступал на стражу.

— Автоматика, — не без довольства сказал Василий Петрович. — Транспортировку мы тоже сами решали. По плану тут было не так, но рассчитали, прикинули — выходит дешевле, да и мороки теперь никакой. В дробильную камеру пойдем? — спросил он. Когда шли, продолжил: — Многое сделано, еще больше предстоит, а кое-что не стронулось с места и по сей день — это самое печальное. Все равно придется же когда-то начинать.

Разговор этот произошел не в первый день нашего знакомства. Я уже представлял себе и Мысова, и сам рудник. В первый спуск мы просто «прогулялись» по штреку, и видно было, что Василию Петровичу неинтересно, а быть может, даже скучно показывать то, что видел он сотни раз, тем более спутнику, мало понимавшему в горняцком труде. И мы больше молчали, каждый думал о своем. У Василия Петровича множество нерешенных вопросов, и, верно, он думал о том, что проводит время впустую.