Пульс Хибин. Сборник

«Я, конечно, много уделяю времени своим работам, но время такое стало, что дня и вообще нет. А я только работать красками привык, с денным светом. А с электрическим все вру. И вот так трудно, а ведь охота хорошо сделать, и еще какую бы то работу и другую, а ничего не получается».

А месяца через полтора он написал в письме уже иначе, с надеждой:

«Главное, увлекаюсь живописью, как сказать, хотелось бы создать больше картин, и чтоб были неплохие.

Хотелось бы вам черкнуть о нашей погоде, так она по себе нормальная, полярная ночь отступила, дня больше стало, и день какой-то прозрачный стал, с настоящим денным светом. И вот уже не по один день выходило солнце, освещались наши горы, и это для нас была большая радость».

Прошло еще два года, и как-то заметно оживился интерес искусствоведов и художников к народному искусству. Появились серьезные сборники, исследовательские статьи, альбомы. Мы слишком были расточительны, чтобы и теперь, поняв высокую ценность исчезнувшего и утраченного, не сохранить все еще возникающее, оставшееся. Народные промыслы, декоративные жостовские подносы, посуда Конакова и Гжели — уже нет ни для кого сомнений, как замечательны изделия народных умельцев. Многое изменилось и в народной живописи. И если несколько лет назад можно было назвать заметным, пожалуй, единственный альбом народного искусства — труд замечательного московского энтузиаста Натальи Семеновны Шкаровской, то теперь публикации многочисленны. Да что публикации! В Армении появился первый Музей народного искусства, и этим летом, уже на его стенах, я увидел работы поразившего меня всего два года назад сапожника Айка Закаряна.

Изменилось многое и в жизни Макарова. После выставки в Доме писателя имени Маяковского в Ленинграде несколько картин Николая Александровича были приобретены для Музея этнографии. Макаров был участником областных художественных выставок, Всесоюзной выставки, посвященной XVII съезду профсоюзов СССР, о нем писали в местных газетах, говорили по телевидению, не раз награждали грамотами и дипломами, нагрудными знаками. Впрочем, лучше привести отрывок из последнего письма Николая Александровича, помеченного мартом 1984 года.

«...Я по-прежнему пишу картины. Не помню, писал ли, что я опять принимал участие в областной выставке, были из Москвы художники, а один заслуженный художник РСФСР из Ленинграда, женщина-искусствовед, и всем очень мои картины понравились, и не раз они поздравляли меня пожатием руки. Из семидесяти восьми участвующих четырех отметили дипломами, в том числе и меня. А с пятого февраля выставку будут показывать по некоторым городам области. С этой выставки у нас у четырех хотят приобрести по картине для будущего музея в г. Мурманске. Рад вам и такое сообщить, что 23 января меня пригласили на телевидение, и там была записана со мной беседа, и мои картины фотографировали и показывали позднее по программе «Кольский меридиан». Да, еще вот что! Мне дали двухкомнатную квартиру, мы пока не переехали, но ордер на руках...»

И все же хочу вернуться в то время, когда я впервые встретился с Макаровым в его небольшой комнатке. Николай Александрович кончал пейзаж, в центре которого было строгое здание собора.

Мольберта не было. Приставил Николай Александрович фанерку к шкафу (с холстом в тот момент было туго), писал не спеша. Размер картины был около метра, шпиль собора высоко поднимался над головой маленького Макарова.

— Как же вы шпиль-то напишете? — удивился я.

Рука Макарова лежала в петле, поднять ее по-прежнему он не мог.

— Да просто, — улыбнулся Макаров и в ту же секунду левой перевернул картину куполом вниз. — Если надо, так и на табуреточку залезу, и линеечку подставлю, и чурочку подложу...

Весело блеснули глаза Макарова, разгладились морщинки на его добром, уже немолодом лице, и я опять невольно вспомнил вечно живого, нестареющего солдата Василия Теркина.

Лев Куклин ПРЫЖКОВЫЕ ЛЫЖИ Рассказ

Снежному городу — Кировску — посвящаю

— У Гиви Сахадзе лыжи украли!

Среди бела дня, на глазах у многолюдной толпы, в самый разгар международных соревнований — это казалось невероятным. И тем не менее... Новость эта неизвестно каким способом, но гораздо быстрее всяческих телеграмм-молний облетела ряды болельщиков вокруг Большого снежногорского трамплина. Болельщики заволновались. Мало того, что Гиви, этот двадцатишестилетний крепыш из Бакуриани, был общим любимцем, — он был реальным претендентом на первенство.

И вот — на тебе!

— Не иначе как рука международного империализма! — мрачно буркнул один из болельщиков. — Больше некому. Боятся нашего Гиви...

Тем, кто его хорошо знал, Гиви характером и обликом напоминал фокстерьера: он был малоросл, курчав и отчаян. Зарубежные спортивные обозреватели называли его «летающей торпедой»! Самое обидное заключалось в том, что лыжи исчезли в перерыве после первой попытки. А положение в турнирной таблице у Сахадзе было шатким...