Пульс Хибин. Сборник

Однофамилец эксчемпиона страны Николай Алексеевич Мельников принял от напарника экскаватор в восемь часов вечера, и уже к полуночи на его счету значилось более тысячи тонн погруженной руды. Задание полученное им от диспетчера, гласило: «Работать в направлении юго-западного угла взрыва, «кос» слева не оставлять, заснеженную руду откопать под съезд», — и он все так и делал — руду ковшом подбирал тщательно, «кос» слева не оставлял, самосвалы загружал доверху.

В его руках огромная сильная машина, сделанная на Ижорском заводе, работала как часы, и Мельников знал это. А было время, когда здоровенный ковш беспомощно прыгал по раздробленной взрывом горной массе, прежде чем его удавалось наполнить, и словно маятник раскачивался над автомобилем. Умение пришло с годами. Теперь Мельников не представлял себе другой работы. За многие годы, проведенные в этом карьере, он привязался к нему, как моряки привязываются к своим кораблям, он гордился карьером, размахом работ, тем что через этот камень, так похожий на спрессованный сахар, через линзовидный, полосчатый, мелкопятнистый или крупноблоковый минерал, который на фабриках перерабатывался в суперфосфатное удобрение, он, Мельников, остался верен земле — той самой, что испокон веков кормила его дедов и прадедов.

Теперь, когда молодость прошла, почему-то все чаще вспоминалось родное село, где уж более никого не осталось из близких, небольшое село в заволжской степи, горький запах кизячного дыма, блеяние овец по вечерам и кони, низкорослые калмыцкие кони. Мальчишками они гоняли их в ночное, в степь, на выпас...

Недаром, как видно, люди говорят, что на старости лет родина тянет к себе, как магнит. Отчего это? Разве не все равно, где родиться и где умереть? Или есть в этой тяге к родным местам какой-то особый, тайный для людей смысл?..

К Заполярью привыкал долго. Угнетали и долгая полярная ночь, и не заходящее за горизонт солнце в летнюю пору. Даже кольские леса поначалу не радовали — хилые какие-то сосны, ели. Смотрел он на ели и думал — чем не ерш для мытья бутылок?! А вот пожил немного и узнал, что местная древесина ценится куда больше, чем та, которую дают могучие деревья, а все потому, что при замедленном росте годовые кольца одно к одному чуть ли не впритык, древесина образуется плотная, с красивой фактурой.

Как-то незаметно так случилось, что полюбил он и эти леса, приютившиеся в распадках между горными хребтами, и бесконечную цепь синих озер, и волнообразные холмы Хибин, и сполохи северного сияния, и марево электрического света, которое по ночам вставало над карьером, словно серебристый сноп, — и виден был этот сноп издалека.

Привычно текли мысли, привычно руки передвигали рычаги — и загруженными уходили самосвалы, а из глубины горы доносился рокот спускаемой руды. Да, все шло, как обычно, и луна, повисшая над кратером, тихо плыла по небу, когда из радиотранслятора поступило распоряжение диспетчера нескольким машинам покинуть карьер. Одна из названных машин была прикреплена на эту смену к его забою...

В салоне самолета стоял ровный усыпляющий гул.

Откинув спинки кресел, пассажиры дремали, кто-то даже посапывал.

Приближая отяжелевшую от сна голову к иллюминатору, Василий Мельников видел белое поле облаков, по которому, то извиваясь, как змея, то вытягиваясь или сжимаясь, точно пружина, плыла темная крылатая тень...

Распоряжение начальника рудника Центральный Геннадия Валентиновича Сазонова всем немедленно покинуть траншею было передано в 8.40 утра. К этому времени концентрация газов на дне карьера достигла предельных норм и следовало немедленно вывезти людей из опасной зоны.

Водители самосвалов забрали экипажи экскаваторов и повели машины наверх, на плоскую вершину плато Расвумчорр.

В одну минуту карьер затих, и только на верхних ярусах, почти у самой поверхности, оранжевые стотонные гиганты продолжали курсировать между забоями и отвалом, сбрасывая под откос «вскрышу» — горную породу, которую следовало выбрать, чтобы вскрыть полезный пласт. Миллионы тонн этой породы вываливались на отвесные склоны плато, поэтому, когда по весне сходил снег, казалось, что за зиму эти склоны заросли корой — темной и корявой, как кора дуба.

Девиз рудника на плато Расвумчорр был до предела лаконичен: «Выполнение плана — закон, перевыполнение — честь!» Два часа простоя из-за загазованности в сводке суточной добычи выражались нулями. Начальник рудника Сазонов смотрел на эти нули с неприязнью человека, который всегда помнит, что выполнение плана — закон! За год руднику Центральный полагалось выдать на-гора двадцать пять миллионов тонн. А для этого вывалить на отвалы столько же породы. «Баранки», которые теперь нередко появлялись в сводках, не могли не удручать.