Пульс России. Переломные моменты истории страны глазами кремлевского врача

На следующий же день пришлось поехать на аналогичный митинг в клуб одной из еврейских общин (тут их две: одна — левых, другая — правых убеждений). Мне предложили выступить о Москве и т. п. Слушали с большим вниманием (они понимают по-русски). После доклада пришли записки: «Есть ли антисемитизм в Москве?» Я решил, что надо действовать не общими фразами, а примерами. «Могу вам привести в связи с этим вопросом два примера, близкие мне и потому абсолютно достоверные. Я — председатель Всероссийского общества терапевтов, а мой заместитель — профессор Мирон Семенович Вовси (бурные аплодисменты). Я заведую кафедрой терапии пятого курса медицинского факультета в Москве, а мой заместитель — профессор Борис Борисович Коган (бурные аплодисменты). Продолжать или ясно?» — «Ясно, ясно», — раздавались возгласы.

На пресс-конференции для сотрудников уругвайских газет и из других стран нас завалили вопросами о Пастернаке. Что за расправа над писателем? Разве у вас пишут только по указке начальства? Я эту неприятную историю объяснил так: «Пастернак — наш известный поэт, и как поэт и переводчик он свободно и всегда печатается. Как прозаик он не был известен. «Доктор Живаго» — его первое произведение в прозе. У нас — централизованное издательство, перед тем как вынести решение о печатании того или иного произведения требуется утверждение — внесение в план. Я, например, написал монографию «Гипертоническая болезнь» — прежде чем ее печатать, она была на рецензии у авторитетных специалистов. Так и «Доктор Живаго» — он поступил на рецензию к определенным, очень известным нашим писателям. Те нашли, что с художественной точки зрения он не находится на должном уровне, дали его критический разбор и посоветовали вернуть рукопись автору для внесения изменений. Что тут такого? Автор передал ее для прочтения кому-то из итальянских гостей, а тот отправил в печать, — далее вся эта шумиха с Нобелевской премией, присужденной нарочно, в пику нам. И совсем не потому не печатался этот роман, что в нем якобы нарисован сочувствующий интеллигент, не верящий в революцию или не желающий стрелять в юнкеров. Многие годы у нас не сходит со сцены спектакль «Дни Турбиных», в котором обрисованы человечески белые офицеры как честные люди, исполняющие свой долг, принятый на себя перед отечеством, — в их понимании. Но в пьесе дано все это художественно». Судя по напечатанным заметкам в газетах, «объяснение» было хорошо принято.

На приеме у посла я познакомился с приглашенными профессорами, литераторами и др. Была, между прочим, «Мисс Уругвай», завоевавшая на последнем конкурсе по красоте первое место. Как раз она сидела напротив меня за обедом, и я успел ее хорошенько разглядеть — очевидно, все показатели подошли, но совершенство не в них, а в чем-то неуловимом, которого у красавицы, на мое восприятие, не оказалось. Познакомился я там с известным скульптором и графиком Марией Кармен — она мне потом подарила один свой чудесный рисунок (я любуюсь им на даче и вспоминаю его автора как исключительно тонкого и проникновенного человека).

Монтевидео — прекрасный город; часто встречаются признаки испанской культуры — в чертах и характере жителей, в стиле домов с цветущими розами на балконах и внутренними садиками — патио — как в Севилье. Уругвай — маленькая страна, но очень просторная; низменность, небольшие рощи каких-то южных деревьев, изредка — живописные культурные городки. Много скота (кожа и мясо — предметы экспорта). В ресторанчиках мы поглядели на ритмичные пляски с кастаньетами и затейливым стуком каблучков — все поют какие-то сладкие, увлекающие романсы, сменяющиеся зажигательным престо. Живут хорошо, насколько об этом можно судить путешественнику. У одного доктора дома — чудесные дети: два мальчика и две девочки; все обучены французскому языку и игре на рояле, одна любит Прокофьева и Стравинского.