Пункт назначения – Москва

Наконец я снова сидел в поезде, забился в угол и заснул. Когда начало светать, мы как раз отъезжали от главного железнодорожного вокзала Оберхаузена. Мы находились в самом сердце промышленного Рура, вокруг виднелись чадящие фабричные трубы, а воздух пропах дымом. Я вспомнил о проведенном здесь детстве, о том, как, сидя на перроне, выполнял домашние задания, о буйных детских проказах, которые мы тут устраивали. С едва заметным толчком поезд остановился: Дуйсбург, главный железнодорожный вокзал! Я был дома!

* * *

Почти весь мой отпуск был посвящен только Марте и еде. Каждый, кого я навещал, выставлял на стол последние запасы прибереженного для такого случая кофе в зернах, припрятанную бутылочку хорошего вина или палочку копченой колбасы. Все меня баловали и лелеяли. Но никакое кушанье, никакой банкет по поводу нашего обручения не могли сравниться с той радостью, какую мне доставил первый совместный завтрак с моей невестой уже через час после моего прибытия в Дуйсбург. Он состоял только из чашки натурального кофе и булочек с медом, но он тотчас стер все воспоминания о гуляше из конины, замороженном хлебе и «негритянском поте».

Как одного из первых отпускников Восточной кампании, меня часто расспрашивали о событиях на Восточном фронте. Я рассказывал не обо всем – только то, что могло не очень сильно обеспокоить родных и близких, и то, что они были в состоянии понять. Это постоянно было одно и то же, и мой рассказ уже можно было записывать на пленку. Втайне я восхищался терпением Марты, так как она снова и снова с неослабевающим интересом слушала меня, как будто слышала мой рассказ в первый раз.

Вместе с Мартой я навестил фрау Дехорн. Она еще не забыла потери своего мужа и продолжала ходить в трауре. Зато наши визиты к супруге полковника Беккера, жене Ноака и посещение семьи Генриха были приятным делом. Мы поиграли с румяной дочуркой Генриха – ей было всего лишь два годика, – а фрау Аппельбаум смеялась до слез, когда я рассказал, как Генрих жарил конину на касторовом масле.

Я испытал истинное наслаждение от вечеров, проведенных в Дуйсбургском оперном театре, когда Марта пела партии Мими, Баттерфляй и Памины. Ее звонкий, чистый голос уносил меня в иной, прекрасный мир.

А потом в переполненном доме моего старшего брата, пастора в Крефельде, мы отпраздновали нашу помолвку. Директор Дуйсбургской оперы предоставил Марте внеочередной десятидневный отпуск, и уже на следующий день мы сели в поезд и отправились в ее родной город Вену.

Дни пролетали как во сне. Мы побывали в Гринцинге, живописном районе на северо-западе Вены, со средневековыми улочками, по которым ступала нога Бетховена и Шуберта, прогулялись по парку развлечений Пратер, порадовались приметам близкой весны в Венском лесу. В последний вечер нашего пребывания в Вене мы слушали в Государственной опере «Гибель богов» Рихарда Вагнера и ужинали в ресторане на верхнем этаже высотного здания. Пианист исполнял простые, незамысловатые мелодии, а у нас в ушах продолжала звучать судьбоносная музыка «Гибели богов».

Во время ужина Марта вдруг пристально посмотрела на меня своими темными глазами и спросила:

– Скажи правду, Хайнц, мы действительно победим в этой войне?

– Надеюсь, но не знаю, Марта. Коммунисты втайне от всего мира очень сильно вооружились. Это очень трудная задача!

Она положила свою руку поверх моей, и мы молча устремили свои взоры на раскинувшийся под нами древний город. На фоне ночного неба отчетливо выделялся силуэт собора Святого Стефана. Пианист продолжал играть чудесные венские мелодии, музыка чарующе обволакивала нас, и Марта начала тихонько напевать. Считаные мгновения спустя у нашего столика оказался метрдотель. Он учтиво поклонился и сказал:

– Не будете ли вы, милостивая фрейлейн, так любезны и не доставите ли вы всем нам радость, спев со сцены у рояля? Может быть, несколько венских песенок?

– Да, сегодня вечером я с удовольствием спою! – ответила Марта и встала. Но прежде чем выйти на сцену, она шепнула мне на ухо: – Ты должен знать, что я пою не для всех! Я пою эти песни только для тебя!

Последний день отпуска мы провели в Бонне, где я учился в университете. Взявшись за руки, мы отправились к Старой таможне на набережной Рейна. Под нами величественно нес свои воды батюшка Рейн, а мы смотрели на погруженный в синеватую дымку, овеянный легендами горный массив Семигорье,[105] который медленно исчезал в вечерних сумерках.

– Хайнц, почему ты должен опять возвращаться на фронт? Разве ты недостаточно повоевал?

– Мой отпуск подошел к концу, любимая! И уже ничего нельзя изменить!

– Но ведь в Германии полно молодых врачей, которые еще не нюхали пороху! – продолжала настаивать Марта. – Ты ведь жаловался на боли в сердце, тебе нужен покой! Ты можешь сказаться больным, и тебя больше не пошлют на передовую!

Я обнял Марту за плечи.