Пуп света: (Роман в трёх шрифтах и одной рукописи света)

Или же мои слова были чистой случайностью, обычной игрой умника, ибо я часто, особенно в разговорах в кафе, начинал фразу, не зная, как собираюсь её закончить, но не раз умудрялся блестяще выходить из положения, увенчав беседу эффектным тезисом, обычно расходящимся с началом предложения, ведущим к абсурду, ибо истина сильнее всего выражается через нелепости, вроде того, что смертельна не смерть, а жизнь. Теперь я знаю, что испытывал адреналиновое наслаждение, предвкушая подобные словесные приключения в кафе. Но неужели моё азартное отношение к словам, которые в конце должен был увенчать эффектный смысл, обрекло Шлане на гибель? Ибо исполнилось пророчество: он умер здесь, передо мной, в страшных судорогах, хватая ртом воздух, и я это видел; но я не знаю, живёт ли он дальше где-то в другом месте, как я ему предрёк, и вот что меня тревожит: несмотря на то, что я говорил, что он не человек, а гадина, мне было бы неприятно, если бы я точно знал, что его теперь нет где-нибудь в другом месте и в другом времени.

Если мои слова исполнились по чистой случайности, то получается, что я не виноват в его смерти, ибо действительно какая-то высшая и слепая сила решила, что я должен быть последним, кто увидит эти колючие чёрные шипы в его свинцовых глазах, прежде чем они погаснут. Но эта возможность равна возможности открыть сейф с первой попытки, введя первые пришедшие на ум цифры. Если и это не так, то очевидно, что слова из моих уст обладают какой-то странной силой, которой они не имеют, когда исходят из уст других людей; положа руку на сердце, одни и те же слова никогда не означают одно и то же в устах разных людей, так что моим словам, тем, которые я сказал Клаусу, и которые сбылись, следует приписать явную пророческую силу. Но я таковой не обладал вплоть до того момента, когда я поменял шрифт на компьютере. Как я мог стать пророком нечестивого, ведь эти пророки ложны? Но Шлане умер по-настоящему.

Мне оставалось верить, что всё это не только проделки дьявола, но, может быть, и Божий промысел; может быть, дьявол замутил это с дозволения Божия, потому что из книги Иова мы знаем, что без дозволения Божия лукавый ничего сделать не может. Вернувшись в отель, я раздавил таракана (это тоже совпадение?), открыл бутылку виски и включил компьютер. Мне отчаянно была нужна одна мысль из длинного чужого богословского текста, который я сохранил, потому что мне понравилась его ненавязчивость, автор не стремился в один миг превратить тебя из атеиста в верующего, и после долгих кропотливых поисков и большого количества выпитого виски я нашёл его. Мысль принадлежала святителю Филарету Московскому и гласила: «Провидение Божие не случайно попускает поражающие события, но или в наказание, или в наставление».

Это меня утешило, ибо за моей спиной стоял Бог. Но как только я успокоился, полагая, что случай со Шлане произошёл по попущению Божию, пусть даже в наказание или как урок для меня, мой взгляд упал на сноску в том же богословском трактате. В ней мелкими буквами и шрифтом Courier New (!!!) было написано:

«Дискурс невротиков отличается тем, что они во всём ищут и находят смысл, находят даже в случайных совпадениях целые понятийные системы, но не видят смысла там, где он имеется и размером с Эйфелеву башню». Меня это смутило, потому что я знал, что Бог желает общаться не с невротиками, а лишь со смиренными: невроз и безумие есть расточительство ума, а кротость верующего есть бережливость и собранность помыслов. Но больше всего меня обеспокоило то, что моя профессия, писательство, по определению не только невротическая, но и шизофреническая: писатель, который не рассказывает историю хотя бы с двух разных точек зрения, не есть хороший писатель (для тех, кто читал Бахтина, достаточно привести только одно слово диалогизм). Я усовершенствовал эту технику множественности точек зрения и множества разных голосов при описании одного и того же события в своих романах: полифоническая нарративная шизофрения! А самым любимым моим приёмом стало перекрёстное повествование с поочерёдной сменой мужской и женской точек зрения. Вспомнив об этом, я похолодел.

Я не знал, кто стоит за моей спиной: Бог или тот, чьё имя нельзя даже упоминать?

* * *

Следующее, что я помню: я уже довольно сильно пьян, не знаю, в каком месте Франкфурта я нахожусь, но я стою перед казино с множеством неоновых разноцветных огней, вспыхивающих в окнах и перед дверью. Я вхожу. Через некоторое время я уже сижу за стойкой на барном стуле рядом с красивой русской блондинкой Аннушкой. Я точно не помню, о чём мы болтали, но она сказала мне, что она из Петербурга и работает здесь уже давно. Что я ей наплёл, не знаю. Понятия не имею.