Пуп света: (Роман в трёх шрифтах и одной рукописи света)

Я не мог оторвать взгляда от жилки на шее, которая пульсировала в такт с биением сердца, как мы не можем не смотреть на человека, у которого нет ноги, или на гноящуюся рану. Известно, что человек не может отвести взор от прекрасного, а тем более от безобразного; так что я сидел, уставившись на сосуд, бьющийся в ящеричном ритме нечестивого на шее Клауса, чуть ниже подбородка. Я понял, что он вообще не читал моего романа, раз не вспомнил о такой же самой жилке у отца Евфимия; а, может, наоборот, прочитал, но как раз из-за этой детали и отверг роман?! Я склонился к нему; в его взгляде я впервые увидел испуг, как будто он разговаривал с сумасшедшим, и, будто желая подтвердить его страхи, спросил:

— Вы верите в параллельные реальности?

Он смотрел на меня, открыв рот и продолжая сжимать и разжимать левую ладонь; про компьютер он уже и думать забыл. Я не унимался:

— Например, что сейчас, в настоящий момент, вы живёте ещё и в девятом веке, причём там вы какой-то священник. И предположим, здесь и сейчас вы умрёте, а там продолжите жить, не зная, что здесь умерли, то есть, вы, по сути, бессмертны. И вы никогда этого не узнаете, потому что, когда вы умрёте и там, вы сразу же переселитесь в какое-то третье, четвёртое существование. Вот оно: параллельные вселенные, все времена существуют одновременно, вы умираете в одном, но продолжаете жить в другом.

Тут, к моему великому неудовольствию, он наклонился ко мне, входя в мою самую интимную зону вокруг лица, предназначенную для поцелуя или удара головой. И прошипел: «Ваши шизофренические конфабуляции меня не впечатлили, господин Ян. Время истекло, сейчас 11.28. Вы пришли на две минуты раньше. Встреча окончена».

Знаю только, что я рассердился, причём исключительно из-за того, что он решает, когда давать свисток, означающий конец матча, а это случилось сразу после его слов «ваша шизофрения». И я, встав, треснул по столу так, что люди за соседними столиками начали поворачиваться к нам, прервав свои разговоры. Это молчание придало мне наглости наброситься на него и опозорить перед теми, кто прекрасно знал, кто он такой, и даже склонял голову в смиренной благодарности, если только его взгляд падал на кого-нибудь из них.

— Вы, герр Клаус, читали мой роман, если вообще читали его, таким же образом, прошу прощения, как шлюха обращается с невесть каким попавшим ей в руки членом! Это роман вовсе не о средневековье, а о современном мире! Скорость важнее красоты! Смерть индивидуальности и стиля! Бестселлер: одна и та же буква на одной и той же машинке! Человек: кибернетическая машина, которая жрёт, срёт и врет, как говорят Делёз и Гваттари в своём «Анти-Эдипе»! Вы даже не упомянули две мои главные идеи: верность и бессмертие. Вы их просто не заметили, выискивая в романе только злое: болезненное, безумное и патологическое. Потому что это то, что нравится читателям! Вы, Клаус, идеальное биологическое доказательство того, что не всегда яйцеклетку оплодотворяет достойный сперматозоид. Лучшего описания для вас нет!

Клаус потерял дар речи: я уверен, что ему в жизни никто не говорил ничего подобного на понятном английском языке и к тому же в жуткой тишине перед сотней людей. Но он собрался с силами и сумел сохранить внешнее спокойствие. Теперь уже я, склонившись, вошёл в его самую интимную зону и сказал тихо, так, чтобы только он мог слышать: «Вы жалки. Бьётесь за две минуты, а ведь вы, как и все люди, бессмертны. До свидания, господин Клаус».

Тут я повернулся и направился к выходу с ясным чувством, что сыграл отличную драматическую сцену.

Но не успел я дойти до двери-гармошки на выходе из зала, как за моей спиной послышались возгласы и панические крики, то по-английски, то по-немецки: «Помогите! На помощь! Вызовите скорую! Есть здесь врач?!»

Я обернулся и увидел, какой впечатляющей кинематографической сценой мне ответил Клаус, вернее — тот, кто раньше переоделся в мою кожу, а теперь был одет в кожу литературного агента; — ответил жестоко и с кинематографической реалистичностью, потому что Клаус Шлане лежал на полу в агонии, его ноги, руки и лицо бились в страшных конвульсиях, а кто-то кричал: «Сердечный приступ, это сердечный приступ, принесите виски!»

Виски был нужен и мне. Подобно убийце, сбежавшему с места преступления, я зашёл в маленький бар напротив и выпил залпом две стопки. В голове пронеслись слова: «Предположим, вы здесь и сейчас умрёте, а там продолжите жить, не зная, что здесь умерли, то есть, вы, по сути, бессмертны? И вы никогда этого не узнаете, потому что, когда вы умрёте и там, вы сразу же переселитесь в какое-то третье, четвёртое одновременное существование…»

Пятнадцатью минутами позже санитары вывезли через дверь-гармошку накрытый простынёй труп на носилках с колесиками. На большом пальце левой ноги, выглядывавшем из-под простыни, была бирка с надписью: Клаус Шлане, causa mortem: Infarctus myocardii acutus.