Пуп света: (Роман в трёх шрифтах и одной рукописи света)

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, спрашивая про какую-то ещё причину не опускать шлагбаум? — спросил я.

— Я имею в виду, например, некую неприязнь к иностранным туристам в автобусе?

Я посмотрел на него, не отвечая, почуяв коварную ловушку.

— Нет. В тот момент для меня был важен только мальчик, — сказал я после вынужденной драматической паузы.

Он вдруг повернулся к присяжным; он встал перед ними, воздев руки в отрепетированной и отшлифованной мизансцене, и театрально произнёс:

— Запомните эту формулировку, господа присяжные заседатели. Сорок пять человек менее важны, чем один. Для этого должна быть глубокая аффективная причина, потому что логики тут нет!

При этом совершенно неожиданно для меня отец Иаков произнёс:

— Замечание, господин судья! С моральной точки зрения неуместно спорить о том, что важнее — одна жизнь или несколько!

Сказал и сел. Судья посмотрел на других судей, один из них кивнул головой, а этот сказал:

— Принято. Продолжайте, господин прокурор, опираясь на другие факты.

Прокурора удивила наглость адвоката в чёрной монашеской рясе; он этого не ожидал, и похоже, кровь бросилась ему в голову.

— Итак, из-за вашего решения не опускать шлагбаум, 45 невинных людей оказались лицом к лицу со смертью, — крикнул он так громко, что эхо разнеслось по залу.

Теперь Иаков не встал, а вскочил, удивив меня; он, по-видимому, был отличным адвокатом до того, как стал монахом. Он воскликнул, громче, чем прокурор, явно для психологического эффекта:

— Замечание! Те 45 невинных людей были доставлены в больницу, и у каждого содержание алкоголя в крови было около 3,5 промилле, а у водителя 2,5!

Судья тут же ответил, словно отбив мяч ударом левой руки:

— Отклонено. Человеческая невиновность не измеряется в промилле алкоголя в крови.

У прокурора крылья поймали ветер, поэтому он повернулся к Иакову и спросил:

— А не поискать ли нам алкоголь и в крови ребёнка, святой адвокат?

После чего некоторые циники в зале суда расхохотались. Это святой адвокат прозвучало грозно, потому что прокурор намекал на несовместимость монашеского и адвокатского ремесла. Я хотел спросить его, значит ли это, что он верит в то, что Божья и человеческая справедливость никогда не могут совпасть, и что это означает для будущего этого вывернутого наизнанку мира, но не стал, потому что слова мне не давали, а вопрос был богословско-философский, и я сомневаюсь, что кто-нибудь в зале суда, кроме Лелы и Иакова, меня бы понял. И по мере того, как циники своим смехом постепенно превращали участников процесса в публику, пришедшую посмотреть комедию, судья почувствовал, что надо защитить честь своего судейского парика; только по этой причине, а не ради истины, ему пришлось сказать:

— Господин обвинитель, напоминаю вам, что отец Иаков находится здесь на законных основаниях в качестве адвоката, а не священника. Он представил действительную адвокатскую лицензию.

И прокурор снова обратился ко мне:

— Почему вы не опустили шлагбаум?

Я решил ответить более распространённо из тактических соображений, ибо было очевидно, что он злоупотреблял моими краткими, но правдивыми ответами, чтобы много и лживо говорить. Я сказал:

— Я видел, что туристы (теперь и я воспользовался фальшивым словом) всё ещё садились в автобус. Некоторые ещё выпивали на террасе, а некоторые справляли нужду в ближайшем сквере перед заводоуправлением. Я думал, что есть время. А когда понял, что нет, сердцем сделал выбор.

Он еле дождался, когда я договорю:

— Отлично. А это ваше сердце решило накануне вечером избить датчанина перед вашей сторожкой, на вашем рабочем месте?

— Да, но…

— Обвиняемый, отвечайте на вопрос, — призвал судья.

— Да, я его ударил.

При этом прокурор сделал фальшиво-удивлённое выражение лица и сказал:

— Датчанин, как это следует из его заявления и объяснения его сербской подруги, постучал в дверь, чтобы попросить у вас зажигалку. Вместо этого он получил прямой удар в лицо и сломанный нос.

Я уже терял терпение. Я воскликнул, привстав:

— Это неправда! Они попросили меня отдать им на время для секса сторожку, то, что вы называете рабочим местом. Мне предложили 10 евро.

Отец Иаков взял меня за руку и потянул вниз, чтобы я сел. Прокурор сказал:

— В полицейском отчёте об этом не говорится.

— Полиция составила протокол без моего заявления. Я остался дежурить, они с теми двумя пошли в отделение, — объяснил я.

И тут, приняв особенно эффектную театральную позу, прокурор повернулся ко мне спиной, сделал несколько шагов, как бы размышляя, потом вдруг обернулся, как будто забыл спросить меня о чём-то неважном, хотя на самом деле это было самое главное:

— Пусть так. Но правда, что в припадке ненависти той ночью, когда вы безжалостно избили датчанина, держа его за волосы, ударив головой о землю, вы сказали: «Хочешь, чтобы я завтра оставил шлагбаум открытым?»

Змея укусила и, наконец, извергла давно приготовленный яд. Но рядом со мной был мой врач Иаков. Он встал и сказал: