Пурпурная линия

ЛЮССАК: Это мне неизвестно. Несколько недель спустя появились те злосчастные летучие листы с пасквильными стихами на герцогиню, и на этих прокламациях был оттиск картины Виньяка. По этой причине мне и пришлось покинуть Париж.

Ш.Л.: Вас отослал Виньяк?

ЛЮССАК: Да.

Ш.Л.: Когда?

ЛЮССАК: Я вернулся домой с наступлением темноты в первую среду Великого поста и сразу понял, что что-то не так, потому что, хотя в доме никого не было, дверь оказалась незапертой. Я вошел в дом и громко позвал Виньяка, так как подумал, что он в мастерской. Но там тоже никого не было. Эскизы, висевшие на стене, исчезли. Когда я вернулся в дом, то нашел на столе записку. На оборотной стороне пасквиля, который можно было найти на улицах и на следующий день, было написано краткое послание. Но мне и так не нужны были никакие объяснения. Когда я прочел пасквиль, мне сразу стало понятно, какой страх должен был испытать мой друг, обнаружив прокламацию со своей картиной. Он просил меня тотчас покинуть Париж и ждать его в Клермоне.

Ш.Л.: И вы так и поступили?

ЛЮССАК: Да. Но мне пришлось задержаться.

Ш.Л.: Задержаться?

ЛЮССАК: Я все еще стоял у стола, на котором нашел записку, когда в дверь вдруг постучали. Я сильно испугался, так как решил, что, найдя автора пасквильных стихов, примутся за поиски автора картины. Так как мне уже не удалось бы незамеченным выскользнуть из дома, я открыл дверь и увидел незнакомца, который настойчиво потребовал впустить его. Я спросил, что ему надо и кто он такой. В ответ он просто отодвинул меня с дороги, вошел, закрыл дверь и запер ее. Прежде чем я собрался призвать его к порядку, он торопливо закрыл ставни и прошептал мне, что ему надо незамедлительно переговорить с Виньяком. По голосу я наконец узнал этого человека. Это был врач, который когда-то приезжал в Лион вместе с Виньяком. Джакомо Баллерини.

Ш.Л.: Баллерини!

ЛЮССАК: Да.

Ш.Л.: Злокозненный обман!

ЛЮССАК: Что такое?

Ш.Л.: Ничего. Что произошло дальше?

ЛЮССАК: Я еще раз спросил его, по какой надобности он так неожиданно здесь оказался. Он не производил на меня впечатления человека, которому можно доверять. Он суетливо бегал по комнате, то и дело останавливаясь у двери и напряженно прислушиваясь, не доносится ли снаружи какой-нибудь шорох. Такое поведение заставило меня нервничать, о чем я ему очень лаконично сказал. Когда я это сделал, он подошел ко мне и сказал: «Если бы я знал, какое несчастье происходит в городе, то не вел бы себя столь безучастно». С меня было довольно, и я напустился на него, требуя ответа за то, что он, как дурной ветер, ворвался в мой дом и осаждает несуразными вопросами. Не знаю, что его успокоило – то ли он сам сумел взять себя в руки, то ли возымело действие мое незнание обстановки. Так или иначе, он успокоился и попросил сказать ему, где можно отыскать Виньяка. Я ответил на это, что ничего не скажу ему до тех пор, пока он вразумительно не объяснит мне, зачем он вынырнул здесь, словно появившись ниоткуда. Он ответил на это, что у него нет времени на подробные объяснения, но, видя, что иначе ничего от меня не добьется, в кратких выражениях рассказал, что Виньяку угрожает серьезная опасность, и поэтому ему, Баллерини, надо тотчас с ним увидеться и поговорить. Сам он находится в Париже с октября, так как ему приказали участвовать в одной сложной операции при дворе. Он не имеет права рассказывать мне подробности, относящиеся к делу, но ему надо во что бы то ни стало выяснить, где находится Виньяк, и я могу во благо свое и своего друга без утайки сказать об этом, потому что в противном случае он может не справиться с несчастьем, которое навлек на свою голову, и с преследователями, которые уже идут за ним.

Что-то в его речи убедило меня в том, что он действительно до глубины души опечален и озабочен, и я рассказал ему, что я нашел по возвращении домой. Баллерини уже читал прокламацию, которую я дал ему, чтобы дополнить свой рассказ, но прежде чем мы смогли приступить к разговору, снаружи раздался какой-то шорох, и в дверь постучали. Баллерини одним прыжком оказался у двери. Он сделал мне знак, чтобы я открыл. Подойдя к двери, я разглядел, что в руках у хирурга кочерга. Я растерянно посмотрел на него, но он ответил мне взглядом, не терпящим возражений. Я откинул щеколду, и в тот же миг дал знать Баллерини, что он может опустить свое оружие. Передо мной на пороге стоял темноволосый мальчик приблизительно шестнадцати лет. Он был бедно одет и почтительно склонил голову, прежде чем отважился обратиться ко мне. Его зовут Андреа, и он тысячу раз просит простить его за то, что явился без предупреждения и без приглашения, но его извиняет то, что он ищет девушку по имени Валерия, о которой он знает, что она иногда бывает в этом доме.