Пурпурная сеть

— Под непрерывной? Нельзя находиться под защитой всю жизнь. Они узнают, что я причастна к смерти Димаса, и объявят меня изгоем на всех форумах даркнета. А потом за мной придут: прикончат где-нибудь в душевой или в столовой… Я никогда не была в тюрьме, знаю о ней только по фильмам.

— Там все совсем по-другому. Заключенные живут лучше, чем те подростки, которых вы заставляли убивать друг друга.

— Ты меня навестишь?

Ордуньо ответил не сразу, как будто не думал об этом раньше, как будто должен был собраться с духом.

— Нет. Через пару часов я поеду на работу и буду делать все возможное, чтобы помочь моим товарищам поймать главаря «Сети». Когда мы это сделаем — а мы сделаем, можешь не сомневаться, — я либо попрошу перевести меня в другое подразделение, либо останусь с ними, либо уволюсь из полиции и отправлюсь путешествовать по свету на горном велосипеде. Я еще не решил.

— Я бы составила тебе компанию.

— Да, но ты будешь сидеть в тюрьме. Впрочем, когда-нибудь ты освободишься.

— Нет, я никогда не освобожусь, меня убьют… Но даже если я выйду на свободу, то буду такая старая, что ты и смотреть на меня не захочешь. Мне останется только вспоминать, как однажды я влюбилась во время полета на Канарские острова. А ты вспоминай обо мне каждый раз, когда будешь лететь на самолете.

Марина улыбнулась, и Ордуньо не оставалось ничего другого, как улыбнуться в ответ.

— Не люблю самолеты, предпочитаю скоростные поезда.

Печенье закончилось. Ордуньо понимал, что пришло время проститься с Мариной, но все еще искал повод задержаться.

— Расскажи мне о Падре.

— Я вам не солгала, я действительно никогда не видела его без маски. Знаю только, что он важная персона, что вся затея — его, что он садист, но предпочитает любоваться пытками и драками на экране, а не вживую.

— Когда ты говоришь, что он важная персона, то имеешь в виду, что он политик?

— Может, и так, хотя я не уверена. Но всякий раз, когда возникала какая-то серьезная проблема, Димас звонил ему, и он все улаживал.

— Сколько они с Димасом знакомы?

— Думаю, всю жизнь. Наверное, с детства.

— А Димас? Что еще ты можешь о нем сказать?

Марину мучил острый стыд, но она не стала ничего утаивать.

— Долгие годы он казался мне лучшим мужчиной на свете, божеством.

— А убийства, пытки?

— Ты не сможешь меня понять, сейчас я и сама себя не понимаю, но тогда мне казалось, что это нормально. Лукас был единственным ребенком, к которому я привязалась, возможно, потому, что была вместе с Димасом в тот вечер, когда он его похитил. Димас отдал мальчика мне на попечение, и я любила его до того дня, когда решила подстроить его побег.

— А что произошло?

— Помнишь шрамы у меня на запястьях? Ты подумал, что я пыталась покончить с собой, — это естественно, все так думают. Но на самом деле руки мне порезал Лукас.

Марина рассказала Ордуньо о событиях того дня, о том, как отдала Лукасу ключи и как он воспользовался ими, чтобы наказать ее за предательство.

— Зато не донес Димасу. Я была ему благодарна: если бы Димас узнал, он убил бы меня, а может, сначала измучил пытками, чтобы показать всем, какая участь ждет предателей.

За окном забрезжил рассвет. Теперь ему действительно пора было уходить.

— Мне надо на работу.

— Спасибо, что просидел со мной всю ночь.

Ордуньо забрал обертку от печенья, пустые картонные упаковки от сока и бутылки из-под воды.

— Тебе еще что-нибудь нужно?

— Ничего, — ответила она. — Береги себя.

Он поцеловал ее в щеку.

— Ты тоже береги себя. Я пришлю тебе что-нибудь из одежды, а когда станет ясно, где тебя будут содержать, отправлю туда остальное.

— Спасибо.

Ордуньо попрощался с охранником у дверей. А в лифте заплакал. Несколькими этажами ниже в лифт вошла медсестра, но сказала только: «Сочувствую». Разумеется, они же в больнице, и десяткам людей в этот день предстоит спускаться на лифте, узнав о смерти или неизлечимой болезни.

Глава 71

Ночью Элена почти не спала: она боялась, панически боялась родного сына, поэтому заперлась на ключ и положила на ночной столик пистолет, который все равно не смогла бы применить против Лукаса. Несколько раз она вставала и заглядывала в комнату, где он спал. Спокойно, как человек, совесть которого абсолютно чиста. Она восемь лет мечтала, чтобы сын вернулся домой. И даже представить себе не могла, что в ее душе будет бурлить такая смесь страха, нежности, любви и ненависти. Она не знала, какими словами описать свои чувства. А может, просто не решалась признаться себе, что от любви к сыну почти ничего не осталось.

Рано утром приехал Сарате.

— Что случилось? Ты должна рассказать мне все про квартиру в Лавапьесе.

— Как парнишка, которого ты оттуда забрал?

— Очень напуган.

— Это тот самый мальчик, который дрался с моим сыном в поместье и чуть не погиб.

— Еще совсем ребенок; дикарь, но ребенок.

Сарате уже установил его личность. Хонай Сантос, шестнадцати лет, родом из Санта-Крус-де-Тенерифе, шесть месяцев назад сбежал из дома.

— Неблагополучная семья?