Пус Мидун

               Вскоре ему надоело смотреть на рисунки, и он закрыл глаза, представляя как было бы хорошо, если бы их река стала вдруг состоять из кислого молока. Ведь у кота тогда не осталось бы никаких забот. А вдобавок вкусная Баркина колбаса росла бы прямо на деревьях, свешивая свои золотистые бока поближе к земле. Пус представил, как он бы оцепил весь лес и продавал жителям колбасу, просто срывая ее с деревьев. А потом закрывал бы лавочку и бежал к реке, чтобы понырять в кислом молоке.

               Звякнула об пол очередная опустошенная Мидуном бутылка. В Баркиной кровати было тепло и уютно. Не давило твердой доской на позвоночник, а сквозняком не тянуло по шее и носу. В кармане приятно ощущались еще две бутылки молока. Завернувшись в мягкое одеяло, кот ощутил настоящее блаженство и радость. Тепло внутри ему придавало кислое молоко с травой, а снаружи грел уют Баркиного быта, ее хозяйственность и запасливость. Пус даже забыл о том, что Барка, которая и создала весь этот комфорт, сейчас зарыта в потайном месте на одном из склонов Тучуна. Он не думал о том, что Чумазый сейчас подвывает от голода и холода, ожидая, когда придет Пус Мидун с обещанным ужином. Он не думал о том, что в своем участке волк Кабанов составляет план захвата Мидуна. Он уже ни о чем не думал. Он провалился в сон.

               Разбудил его, вернее привел в чувства, жалобный писк. Пус открыл глаза и сразу зажмурился от яркого света. Он услышал тонкий голосок:

               ‒ Пус, нет, пожалуйста! Не убивай, родненький, что же ты!

               Сильно щурясь от режущей глаза яркости, Мидун осмотрелся и понял, что находится совсем не в доме у Барки. Он стоял посреди комнаты, залитой светом четырех керосинок. Перед ним жалась на полу, поближе к кровати, макака Синеванова, держась за окровавленную голову. Мельком глянув на свои лапы, Пус обнаружил, что они тоже в крови. Синеванова подбирала поближе к себе свои конечности и, не обращая внимания на бившую ее мелкую дрожь, запричитала вновь:

               ‒ Ко мне Стенечка скоро придет!.. Я его ждала, Пус. Не убивай! Я не скажу никому, клянусь пальмой!

               Кот все еще недоумевал, как он очутился тут, и что происходит. Его глаза постепенно привыкли к освещению, и вскоре он выдавил из себя слова:

               ‒ Что ты тут делаешь?

               Синеванова не поняла, что это ее спрашивают, и не отвечала, тихо скуля.

               ‒ Как ты тут оказалась? – Пус вновь обратился к ней.

               ‒ Я? Так я же тут живу… Это ты ко мне пришел, и бить меня начал.

               Пус сел на пол. Наконец он ощутил, как гудела его голова, объятая пламенем дурмана. Лапы были сбиты и больно саднили. Вообще все происходящее напоминало дурной сон, который никак не хотел заканчиваться.

               ‒ Кто придет? – переспросил Мидун.

               ‒ Стенечка… Он мой… Изменяет он жене со мной… Не убивай меня, пожалуйста! Бери, что хочешь, но не убивай!

               Пус обхватил лапами голову и вдруг ощутил бодрящий запах крови на своих лапах. Он сам не смог понять, почему этот тонкий аромат так взбудоражил его. Встрепенувшись, Пус снова сделал глубокий вдох носом, втягивая воздух с появляющейся улыбкой на морде. Его зрачки в считанные секунды округлились, и он ощутил некое доселе не известное ему чувство глубокого умиротворения и согласия с окружающим миром. Все вдруг стало на свои места, и проклятые зимы, и знойные лета, и даже Кабанову нашлось место и объяснения в этом таком ярком чувстве. Чужая кровь заставила его собственную вскипеть и с новым напором устремиться в мозг, возбуждая те его участки, которые до сих пор молчали и не подавали признаков жизни. Кот ощутил в своих лапах, в этой чужой крови, дикую первобытную власть, абсолютно сумасшедшую и необъяснимую. Власть вершить чью-то жизнь, власть повелевать страхом и надеждами. Он вдруг в эту минуту стал местным богом, правителем. Пусть не над всеми, но в этот миг в этом доме он был главный, и никто не смог бы его остановить.

               Боясь сломать это тонкое чувство, кот перевел взгляд на окровавленную голову обезьяны и понял, что хочет еще. Он хочет радоваться возможности разрушить что-то, сделать что-то непоправимое. Такое поначалу непонятное ощущение стало приобретать четкую форму, указывая на то, что действительно нужно сейчас сделать, к чему он стремился последнее время, а может, и всю жизнь. В эту секунду он осознал, что Синеванова больше не жилец, и теперь очень явно осознал свою причастность к этому. Но на этот раз такая мысль не казалась дикой, не шла вразрез с его пониманием и восприятием мира. Она стала ему роднее всего на свете, такой естественной и простой, что об этом захотелось кричать на каждом углу. Внутри лопнула тонкая, как леска, нить, которая все это время удерживала его сознание от понимания своей истинной натуры. Все, что плохого или хорошего сделал он доселе, были подготовкой, долгой репетицией того поступка, который он хотел совершить сейчас намеренно.

               ‒ В пустыне пошел дождь… ‒ прошептал кот, сверкнув глазами, глядя на обезьяну.