Пушка 'Братство'

Какой-то национальный гвардеец с сединой в волосах ведет возле колонки беседу с нашими кумушками. Он все медлит около пушки:

-- Hy, чем/мы были, скажите, a? До Коммуны. Скотинкой. Рождались на соломе, жили в трущобах. Каждый кусок хлеба был потом полит.

Если не считать кепи, ремня и куртки, вид y него совсем не военный. На нем широченные велюровые штаны, сильно потертые, сплошь в заплатах, можно сказать, из дедовского наследства штаны. Разговаривая, он взмахивает искалеченной правой рукой.

-- Вот эти три пальца я оставил хозяину при штамповке. Шакал этот решил, что больше я ему не нужен, раз я стал калекой! Это я-то, потомственный, можно сказать, пролетарий. Что уж тут говорить, оказался теперь я нуль, да что там -- меныне нуля. A все-таки y меня остался вот этот да вот этот еще -- он выставил вперед большой и указательный пальцы,-- есть чем держать приклад и нажать на спусковой крючок. Коммуна -- она девка славная, черт меня дери! При ней я снова что-то значу!

Бум-уум-зии... Шарле-горбун дует в ламповое стекло, как в рожок, желая изобразить на потеху детям громыхание пушки "Братство". Привлеченные странными звуками, подходят три пилыцика от Cepрона и двое подмастерьев из булочной Жакмара.

Сказочно-пьянящий aромат разливается вокруг, раздвигает стены -просторно становится в нашем тупике,-- тот незабываемый запах, который так по сердцу народу: запах хорошеro, сочного мяса. Да, парни с боен не додвели, такого мясца мы давно не видали. Слышно, как с наслаждением жуют люди, слышна сытая отрыжка, мы заслужили это винцо.

-- На Елисейских Полях, y кукольников, переполненный зрительный зал. Когда падает снаряд, Пьерpo придумывает какую-нибудь новую шутку, колотит эту скотину Баденге.

-- Скажите-ка, граждане,-- спрашивает один из поджигателей гильотины,-a верно ли, что из этой самой пушки на мосту Нейи пуляли малые ребята?

-- A как же! -- орет Tpусеттка во всем своем великолепии и широко разводит руками y бедер, будто это она сама подарила миру всю нашу шумную ребячью ватагу.

-- Господи боже мой, что это за дети! -- жалобно произносит Мари Родюк, скрестив на груди руки, но тут же спохватывается: этот привычный жест в данном случае

неуместен, и, прикусив губы, она заводит руки за спину. Селестина Худышка ворчит:

-- Что ж это, больше, значит, некому защищать Коммуну, кроме сопляков?

-- A что! Если бы все ребята так стреляли, как наши бельвильские, неплохо было бы! -- высокомерно бросает Селестина Толстуха.

Марта решает: самая порa напомнить, что нашу пушечку следует вернуть на укрепления, западные или там южные, это уж как хотят, нам-то все равно, лишь бы fсподручнее было доставать сбиров и наемных убийц, которых поставляет клерикально-роялистская реакция версальских шуанов...".

Фалль отводит Марту в сторонку:

-- Ради бога, Марта, не гонись ты за этим! У нас свои виды на пушку. Потом объясню...

Марта относится к этому недоверчиво. Она уловила несколько слов из беседы, которая происходила между командиром Мстителей и Ранвье: "Пусть ребята состоят при пушке, без них не обойдешься".

-- Так чем же ты недовольна? Это ведь здорово! -- говорю я.

-- Дурачок долговязый! Если бы они действительно собирались снова пустить в код пушку, они бы нас отставили!

-- Да почему?

-- Слишком они нас любят! Пролетарий, он, знаешь, дурень, боится, как бы чего с его детворой не приключилось!

Как будто в подтверждение этих слов Tpусеттка и Фелиси торжественно преподносят нам два самых лучших куска мяса. Я благодарю Tpусеттку, но только я; наша смуглянка держится холодно, не скрывает своего недоверия.

Чуть обугленное, a местами недожаренное мясо, истекающее жиром и обжигающее пальцы, напоминает нам знаменитую плавку в рождественскую ночь. Мы становимся в очередь под лафетом, в нетерпеливую очередь стремящихся утолить вином жажду, возле пасти винной бочки, которую уже снова успели наполнить.

Вечер совсем весенний. Вдалеке слышна канонада, как в самые страшные дни осады. Смех становится громче, кто-то снова затягивает песню. Марта уселась на первую

ступеньку лестницы, которая поднимается над столярной мастерской, навес над ней шатается, с тех пор как Кош вытащил оттуда несколько опорных балок, понадобившихся для доделки лафета. Вытянув скрещенные руки, скрытые складками юбки, Марта загляделась на темнеющее небо, впрочем, безо всякой грусти. Огромные, черные, как агат, глаза ee пылают огнем. Время от времени она без всякой связи, вздыхая, произносит какую-нибудь фразу: "A на мосту Нейи Желторотый и Ордонне держались совсем неплохо. Видишь, все-таки мужчины" ... или: "Феб... иногда мне кажется, будто он чует, где пролетит пуля..."

Я вытер о камни мостовой блестевшие от жира руки. Потом помыл их y колонки.

Какое это подспорье -- слово, написанное на бумаге, само писание, возможность писать, держать в руках перо или карандаш.

Марта вздыхает: