Пушкарь Собинка

— Завтра, похоже, ещё горячее будет денёк.

Прав оказался Герасим.

Начало ханское воинство переправу затемно.

Всю ночь несли караульную службу русские ратники по левому берегу. Но были уверены: не тронется враг до рассвета. Потому прозевали первое движение.

Причиной была и ордынская хитрость. Горели костры на их берегу. Доносилось заунывное пение. Будто тихо всё и спокойно. На самом же деле вступили их кони в Угру.

Заметила ночная стража переправу — подняла тревогу. Да ведь в единую минуту к бою не изготовится ни пеший воин, ни тем более конный. Пушкарям и пищальникам вовсе требуется много времени, чтобы зарядить своё оружие. На том и строили расчёты ханские военачальники.

Пока поднялись русские полки, ордынские всадники — подле нашего берега. Бьют стрелами, пользуясь суматохой.

Никифор, заслышав шум, вскочил. Собинку с Гришкой из-под телеги — за ноги:

— Вылазь, ребята! Басурмане переходят реку!

Спешно принялись заряжать пушку. Второпях ладится худо.

Врагу того и надо. Светло стало, а русские обороняются одними стрелами. Изредка где хлопнет выстрелом малая ручница. Наступающим не велика помеха.

Глянул Собинка на реку — ахнул. Прямёхонько на их пушку рвётся татарская сотня. Впереди, не поверил глазам, — знакомый всадник в железных доспехах, что застрелил Глебку. Остался, стало быть, жив. И, как в тот раз, тяжёлые его стрелы летят с тугой тетивы.

Должно, решил прорваться со своими людьми там, где, полагал, нет русских пушек.

Впору оказалась Никифорова предусмотрительность. Толково выбрал новое место для Вепря.

Однако верное место — половина дела. Другая — меткий огненный бой.

И тут приключилось разом две беды. Одна лише другой. Зажёг Никифор запал у пушки. А она — диво дивное — поползла набок и уставилась жерлом вверх. Видать, вчера впотьмах установили неладно. Рытвинку какую али ямку проглядели. Никифор с Собинкой — к пушке. Тут их и заметил всадник. Оскалился злобно. Крикнул что-то по-своему. Не успел моргнуть Собинка — осел Никифор на землю, схватившись за бок, в который угодила стрела.

А всадник в блестящих доспехах новую целит.

Перед ним, точно на ладошке, Собинка с Гришкой.

А пушка с запалом горящим вот-вот бабахнет в чистое небо.

Собинка — к Вепрю.

— Помоги! — крикнул Гришке.

Гришка зайцем — в кусты.

Ухватился Собинка за станину — и, что было силёнок, поворачивать пушку жерлом в сторону реки. Едва бы сам одолел. Почувствовал сзади подмогу. Скосил глаза — Герасим жилистыми мужицкими руками тянет станину.

Развернулся Вепрь. Широченным жерлом уставился на скачущего всадника. И, словно того и ждал, грохнул своим страшным выстрелом!

Сперва ничего не было видно за чёрным дымом. Снесло его ветром — стало ясно: нет более свирепой ордынской сотни. Мечется по реке кучка растерянных людей на испуганных конях. И нет среди живых злобного воина в блестящих доспехах. Настигло его на сей раз дробовое железо Вепря.

Другие пушкари и пищальники тоже управились со своим оружием. Загремели по всему берегу выстрелы. Редкие сперва. Потом всё чаще и чаще.

Покатилась назад татарская конница.

Тем бой изошёл.

Собинка, увидевши дело рук своих, крикнул торжествующе:

— Выкушали? Сунетесь — ещё угощу!

И к Никифору.

Тот сидел, прислонившись спиной к дереву. Морщился от боли. В боку ордынская стрела.

— Живой! — несказанно обрадовался Собинка.

— Живой-то живой… — кряхтел Никифор. — Да попадись мне тот латник…

— Не попадётся более. Сшиб я его из Вепря!

— Чужой смерти веселиться грех… — нахмурился Никифор.

Смешался Собинка. Эва, праздник нашёл, человека лишил жизни. Никифор увидел, что поскучнел его новый помощник и товарищ, ободрил:

— Не кручинься. Тут война. Врагами начатая. Что поделаешь? Злую силу можно одолеть только силой же. Иного пути нет!

Глава десятая Пушкарь Собинка

Стрелу вынул и перевязал рану Никифору проворный Герасим. С прибаутками. Утешал:

— Потерпи. На свадьбе у внуков будешь вприсядку плясать!

Никифор стона единого не издал. Сидел с каменным лицом. Только перекатывались желваки на скулах. Да пот бежал со лба и шеи. Шутка ли, из живого человека выдёргивали здоровенную стрелу, что почти насквозь прошла.

Гришка подле топтался-маялся с виноватым лицом.

Прискакал сын боярский Николай Михайлов, начальный над Никифором и другими пушкарями.

— Великий князь Иван Иванович хвалит тебя за службу — пушечный выстрел в пору и меткий. А также, услышав про рану, изволил спросить: можешь ли далее быть при своём орудии? Нужна ли тебе замена? И есть ли просьба, кою бы великий князь исполнил тебе в награду?

— Великому князю мой низкий поклон, — отвечал Никифор с одышкой. — Служить и впредь буду в меру сил. При пушке останусь. Что до выстрела, коим отогнаны были супостаты, то не моя заслуга. Его вот… — указал на Собинку.

— Он?! — Сын боярский с удивлением посмотрел на Собинку.

— Он самый… — подтвердил Никифор.

— Доложу великому князю, — пообещал сын боярский.

— Просьба же у меня одна: чтобы этого труса мерзкого, — кивнул в сторону Гришки, — забрал от меня немедля. А заместо него дозволил оставить Герасима.