Пушкарь Собинка

Герасим пополнил слова Никифора. Описал, как сползла вдруг пушка. Как устремился к ней Собинка, а Гришка задал стрекача и справлял труса в кустах.

Тут Никифор приоткрыл глаза:

— Пущай тому лиходею скажет спасибо. Кабы не стрела, умыл бы я его харю кровью заячьей, трусливой…

Сын боярский сверху вниз глянул на Гришку:

— Получит своё. — И слабодушного Никифорова помощника плетью ременной вдоль спины: — Пойдём, голубец!

Дёрнулся Гришка. Охнул. За конным сыном боярским рысцой припустился.

— Зря ты его так… — вступился Собинка. — Струхнул малость. С кем не бывает?

— Дурень! — осерчал Никифор. — Из-за него чуть не погибли. И кабы одни. Окажись на твоём месте такой вот Гришка, что вышло бы?!

Собинка признал Никифорову правоту. Спросил, чтобы перевести разговор:

— Кто с пушкой теперь? Пока рана болит, тебе к Вепрю близко подходить не можно.

Никифор как о самом простом деле:

— Ты и будешь. Герасим поможет тебе силёнкой. Я — советом.

Многое про пушку, пушечный заряд и бой узнал Собинка от Никифора. Сам после гибели Порфишки подсоблял Никифору и его второму помощнику Гришке. Но одно — в помощниках ходить, а совсем другое — всё делать самому и командовать взрослым мужиком Герасимом.

В ту ночь долго не спал Собинка.

Никифор выговорил:

— Должен отдохнуть. Иначе какой из тебя пушкарь? Нашему брату потребна твёрдая рука. Глаз вострый. Не бойсь, посторожим с Герасимом Вепря. Твоя страда и час твой — завтра. Тогда никто заменить тебя не сможет. Уразумел, милок?

После Никифоровых слов заставил Собинка себя уснуть.

Багрово занялся рассвет четвёртого дня. От облаков каких али от пыли, поднятой двумя огромными войсками, взошло солнце из-за леса, словно облитое кровью. Зловещим светом залило небо, леса окрест, реку, землю. Точно предвещало последний и решающий бой: кому быть со щитом, кому — на щите. Кому радоваться, кому лить слёзы.

Неторопливо двигался в тот день Собинка. Даже, для постороннего взгляда, медлительно. Но это только так казалось. В действительности же всё было рассчитано и продумано. Каждый приказ неопытному в огненном бою Герасиму отдавал Собинка спокойно, толково, не горячась.

Пороховую мякоть для заряда сам проверил и, дабы вышло без оплошки, поднёс Никифору, лежавшему на телеге.

— Глянь-ка. Вроде бы ладная.

Никифор, превозмогая начавшийся жар, пощупал и понюхал пороховую мякоть.

— Годится, — определил.

И заметил Собинка — плох Никифор. Значит, на себя самого главная надежда и главный труд.

Не хитрили в сей день ордынские начальники, не мудрствовали.

Ударили всеми силами сразу.

Бились молчком. Без крика и визга дикого. Оттого яростней и свирепей.

И всякий раз, когда пытались они прорваться на русский берег, вместе с другими пушками грозно рявкал своим широким горлом Вепрь, отгоняя татарскую конницу.

С одобрением глядел Никифор на работу Собинки и Герасима. Даже чуть с завистью. Белобрысый парнишка, недавний подмастерье плотницкий, и мужичок-крестьянин сноровисто и ловко орудовали у пушки.

Твёрже прежнего отбивались русские полки. Ратники, старые и молодые, воочию убедились: можно сдержать ханскую конницу.

Ясный день сменился синими сумерками.

Повинуясь неведомому русским полкам сигналу, отступили вдруг ордынские конники.

Отёр Собинка обильный пот с лица. Лёг в изнеможении подле Вепря.

Ни говорить, ни шевелиться мочи нет.

Доносятся, ровно из далёкой дали, добрые Никифоровы слова. А Собинка им не внемлет.

Герасим в сторонке костёр развёл, хлопочет подле котелка.

Собинке и до него дела нет — есть не хочется.

Так и заснул.

А проснулся, совсем темно. В небе играют звёзды. Стихает шум великого войска. И голос Герасима:

— Вставай-ка, государь. Кушать пора!

Поднялся Собинка. Порты подтянул. Рубаху поправил. Пригладил волосы.

Снопом летят искры Герасимова костра. Пляшет жёлтое пламя. Рядом на станине-лафете лежит притихший Вепрь.

Грустно отчего-то Собинке.

Словно лёг отроком — проснулся взрослым мужиком.

Вкусное варево приготовил Герасим, мясное, душистое. Однако самое малое время заняло оно Собинку. Далее хлебал, уставившись невидящими глазали в темноту. Нынешний день в уме перебирал, думал о завтрашнем.

Сказал невпопад:

— Пушку всё ж следует заряжать вечером. Только надобно лучше промаслить пыж, чтобы не отсырел порох. Да прикрыть запальное отверстие от дождя и сырости.

— Пробовали так, — отозвался Никифор. — Не всякий раз помогает. Ино — выстрелит пушка, ино — нет. А сам знаешь, в бою не приходится полагаться на авось.

— Нельзя так нельзя… — согласился Собинка.

Утром затемно разбудил его Герасим:

— Пора. Того гляди, грянут нечестивые!

Поднялся Собинка — и к пушке. Герасим докладывает:

— По Никифорову приказу почистил изнутри ствол. Приготовил заряды пороховой и дробовой.

— Подноси! — велел Собинка.

— Позавтракать бы прежде…

— Опосля… — отрезал Собинка.

Уставился на правый берег.

Всё будто так, как прежде. И не так. Тускнеют в занимающемся дне костры. Да вроде числом их меньше, чем вчера.

— Глянь, Никифор. Словно поубавилось костров.

— Видел.

— С чего бы?

— Не ведаю, Милок…

— Может, опять хитрость?