Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

Между тем «двойная игра» продолжалась. «...Сегодня приходила Анна Петровна... мы были одни, — читаем мы в дневнике под 28 ноября 1828 г. — Это дало мне случай ее жестоко обмануть (la ratter); мне самому досаднее было, чем ей, потому что я уверил ее, что я ранее... а в самом деле не то было, я увидел себя несамостоятельным: это досадно и моему самолюбию убийственно. — Но зато вечером мне удалось так, как еще никогда не удавалось⁵⁹». Последняя откровенность Алексея окончательно убеждает в том, что проблема мужской состоятельности выдвинулась у автора «Дневников» в то время чуть ли не на первый план. Из одного пушкинского письма А. Н. Вульфу, 1829 г., можно сделать вывод, что приятели (А. С. Пушкин и А. Н. Вульф) жили тогда весьма интенсивной интимной жизнью (во всяком случае, сексуальный контакт с женщиной раз в неделю был назван поэтом «строгим диетом»⁵⁰).

Алексей гордился многочисленностью своих связей, а своей физической состоятельностью был и вовсе восхищен. И этот успех заставлял его, вероятно, забыть о том, что в делах карьерных он — неудачник.

Пикантность ситуации заключалась также в том, что в душе Алексея зачастую сосуществовали сразу несколько увлечений. Так, в дни страстных свиданий с А. П. Керн в Петербурге он еще не изжил прошлой своей сердечной привязанности — связи с родственницей (родной сестрой) Анны Петровны — Елизаветой Петровной Полторацкой⁶¹. 27 октября 1828 г. А. С. Пушкин писал А. Н. Вульфу из Малинников о бурной реакции Е. П. Полторацкой на известие о «петербургском поведении» Алексея («Какой мерзавец! Какая скверная душа!»)⁶². А А. С. Пушкину, видимо, доставляло удовольствие не только «разоблачать» своего предполагаемого соперника, но и сообщать ему об этом.

Между тем у Лизы Полторацкой — как ее именует автор «Дневников» — были все основания отозваться об Алексее со всем возможным для воспитанной барышни негодованием. О Лизе, об их близости Алексей поведал в своих записках столь же нагло-откровенно, как и обо всех других своих избранницах. В интимных отношениях с этой незамужней барышней ему удалось, по его словам, перейти «незаметно от платонической идеальности... к эпикурейской вещественности», оставив при этом девушку «добродетельною». Если верить хвастливым заверениям Алексея, то уже «во второй день... знакомства» он «вечером обнимал ее, лежавшую на кровати». Буквально упиваясь такой легкой и быстрой победой над девственницей Лизой, Алексей писал в «Дневниках»: «Любить меня было ее единственное занятие, исполнять мои желания — ее блаженство; быть со мною — все, чего она желала... Я провел ее постепенно через все наслаждения чувственности, которые только представлялись роскошному воображению, однако не касаясь девственности. Это было в моей власти, и надобно было всю холодность моего рассудка, чтобы в пылу восторгов не переступить границу, — ибо она сама, кажется, желала быть совершенно моею и, вопреки моим уверениям, считала себя таковою»⁶³.

Отношения с Лизой в описании автора «Дневников» окончательно убеждают их читателя в том, что сам А. Н. Вульф не принадлежал к числу безрассудно влюбчивых людей. Он и ранее писал о том, что хотел бы «нравиться, но никак не желал бы родить страсть. Это скучно... Страсти отнимают только время [и] хорошо, если не имеют дурных следствий». Не менее удивляет — обычное, вероятно, для нагловатого циника, но все-таки шокирующее признание: «Связь с женщиною — гораздо выгоднее, нежели с девушкою», поскольку, «начав пустыми нежностями... можно надеяться скоро дойти до сущего»⁶⁴. При этом Alexis ценил любовь женщин, поскольку она, и только она, давала ему — вместе с физическими удовольствиями — ощущение власти, независимости (в какой-то степени, вероятно, и от материнских нравоучений!), собственной «самости». Не случайно и то, что ему доставляло особую радость упиваться «спокойными наслаждениями», платонизмом особого рода, при котором он считал себя не переступившим последней черты, а она полагала себя совершенно отдавшейся. Он радовался не физическому наслаждению как таковому, а той легкости и силе, которую он обретал от одного ощущения обладания женщиной.

Особенно ярко односторонность чувств Алексея и влюбленной в него женщины проявилась во взаимоотношениях его с еще одной родственницей — Сашенькой Осиповой (Алиной Ивановной). О ней Алексей — в отличие от многих иных своих сердечных привязанностей — не раз вспоминал как об «умной», «рассудительной» и в то же время безудержной в увлечениях, в «пылкости чувств». Отзыв А. Н. Вульфа об А. И. Осиповой дошел до нас в передаче Евпраксии Николаевны Вульф — сестры Алексея⁶⁵.