Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

Но не прошло и нескольких месяцев, как, хлебнув сполна тягот бивуачной жизни («...в мазанке, с полдесятком гусар, делающих ночью воздух нестерпимым»)⁸⁵, изнеженный щеголь — «санкт-петербургский Вальмон» (как звал его А. С. Пушкин)⁸⁶ — понял, что «от службы» ему «никакой выгоды нет». Алексей писал в те дни: «Чем больше думаю — тем яснее мне видно, что службу царскую, по всем причинам, мне должно как можно скорее оставить»⁸⁷. Продолжение службы он начал считать «убиванием времени», «старением сердцем и телом без пользы для дела»⁸⁸ и все более часто подумывал об отставке, хотя по привычке переживал: «Не знаю, как матери покажется», «...если мне удастся убедить мать...». Заметим, что великовозрастному сыну П. А. Осиповой в то время было под тридцать⁸⁹. Он заставлял себя не вспоминать о прежнем образе жизни, но иной раз с удивлением и тревогой констатировал: «Я и телом и душою отвык от женщин... Жизнь моя теперь очень пуста, скучна и однообразна...»⁹⁰ (при этом молоденькая хозяйка трактира, за которой Алексей тогда приволокнулся, познакомив с «техническими терминами любви» и вообще, пользуясь его же лексикой, «просветив» на этот счет, к Женщинам им не относилась)⁹¹.

В 1833 г. он наконец, «после долгой нерешимости и внутреннего борения», подал прошение об отставке, дослужившись всего лишь до чина поручика. (Лишь при отставке он был пожалован штаб-ротмистром.) В этом возрасте (Алексею исполнилось к тому времени 27 лет) люди предшествующего поколения уже нередко были полковниками⁹². «Дневники» А. Н. Вульфа того времени наполнены тоской и недовольством: «так ли должно жить? лень, подкрепляемая неприятностями... берет свое»; «та же скука, разведенная нуждою...»⁹³. То есть, едва попробовав достигнуть жизненного успеха на военном поприще и потерпев фиаско, Алексей вновь вернулся в позу разочарованности и пресыщенности. «Преждевременная стфость души» (слова А. С. Пушкина о герое «Кавказского пленника») А. Н. Вульфа была порождена самоощущением бесполезности жизни, если этой жизни не сопутствовала удача в делах карьеры. Отставной штаб-ротмистр вновь ощутил себя сделавшим сознательный выбор: «каждая перемена моего образа жлзни была добровольная, своевременная, в которой я доселе еие не раскаивался»⁹⁴.

Отрекшись от того, что «в молодости зсизнь светскую делает столь ценною» — нескольких «поцелуев некогда любивших красавиц», «шумных удовольствий»⁹⁵, а главное — от честолюбия, Алексей Вульф решил поселиться в имении вместе с матерью. Убеждая самого себя в правильности подобного решения, он рассуждал: «Занявшись хозяйским управлением которого-нибудь из наших имений, я гораздо принесу более выгоды себе и семейству нашему, чем проживая состояние свое в полку или в Петербурге. В деревне я буду иметь способы находить и пищу для ума; если я не могу сделаться ученым, то, по крайней мере, я не отстану от хода общего просвещения человеческого ума»⁹⁶. В этих строках особенно остро прозвучала невостребованность высокой образованности этого амбициозного молодого дворянина: в то время как многие его современники собирались делить время между балами и дружескими попойками, Алексей с его университетским дипломом мечтал «не потерять темпа», не отстать, заполняя досуг учеными занятиями и чтением.

Жизнь доказала иллюзорность подобных надежд. Сельский быт Вульфа-помещика, «ежедневный надзор за хозяйством» (который, по словам современников, он осуществлял с «энергией и находчивостью»)⁹⁷ оставлял ему «мало времени для других занятий, а еще менее для жизни умственной с самим собою». Только «разъезды к почтенной родне» разнообразили его по-провинциальному скучные дни⁹⁸. Тем не менее уже до конца жизни — то есть без малого 50 лет — Алексей не выезжал из родного Тригорского, которое он продолжал именовать «колыбелью своей любви»⁹⁹, посвятив себя исключительно заботам об имении и надолго оставив о себе память среди крестьян как о «строгом барине»¹⁰⁰.

Свой поступок — выход в отставку и отказ от шумных светских удовольствий в столице — А. Н. Вульф квалифицировал как отказ от «идеализма, с которого прежде все начинал». Он признался сам себе, что более не «увлекается» надеждами славы, что «почти ограничивается минутным успехом», что «богатство более не занимает» его и «жажда его не возрастает до страсти». Эфемерности и мнимости всех этих благ он в 31 год противопоставил счастье общения с женщинами. Лишь переоценив прожитое, Алексей стал полностью откровенен сам с собою: «За это (чины, награды, саму службу. — Н. П., С. Э.), как и за многое другое, я обязан прекрасному полу. В военной службе я всем обязан им»¹⁰¹.