Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Русская семейная и сексуальная культура. Книга 1

Еще недавно не всякий мужик мог различить все кредитные билеты, не мог денег путем сосчитать, не знал хорошо цен на предметы фабричного производства. А теперь уже у каждого мужика — портмоне, и он умеет очень аккуратно подсчитать свою податную книжку или счет с землевладельцем или лавочником. Одновременно он научился знать цену своему труду — и, сознавая, что то купец норовит взять с него липшее, то землевладелец старается воспользоваться его нуждою, чтобы нанять его подешевле, он тоже, в свою очередь, умеет уже прибегать к разным уловкам, чтобы сработать поменьше, а взять подороже. Если помещик дает ему недостаточную, по его мнению, цену за какую-нибудь работу, то он охотнее просидит дома без работы. «Небось, не мне, так другому заплатит еще подороже».

Изба

От 6-ти до 9-ти аршин в квадрате. Окна два. Сенца обыкновенно рубятся из деревьев потоньше и похуже. Прямо против входной двери в сенца — другая дверь, выходящая на двор; при входе в избу налево от двери — лавка, называемая «конник» («иконник» или «оконник»). Лавка под окнами (самая длинная из всех лавок в избе) называется «передняя лавка». В углу, образуемом передней лавкой и конником (над лавками, разумеется) помещаются на полке иконы. Лавка, находящаяся у стены, противоположной той, к которой прислонен конник, называется «судником». В правом дальнем углу избы находится печь — либо «белая» (с трубой), либо «черная» (без трубы). Печь сложена из кирпича и снаружи выбелена. Наверху печи (примыкает к полатям) место, где можно лежать («лежанка»). Когда топится «черная печь», то обыкновенно отворяется дверь в сенцы, это вытягивает дым до высоты двери, а выше он стелется синевато-белым пологом, в котором ничего не видно. Высота двери — это рост среднего или небольшого человека. Гораздо чаще — небольшого, так что приходится нагибаться, входя в избу (вся вышина избы 2¹/^ аршина). Стоять в избе порядочного роста человеку во время топки очень трудно, так как глаза его находятся в едком пологе дыма. Да и под пологом, сидя на лавке, все-таки ощущает едкость дыма на своих глазах. Я, по крайней мере, не могу пробыть в курной избе, когда топится печь, долее 10 минут, а крестьяне привыкают. Есть старики, которые не слезают с печи во время ее топки (т. е. лежат в самом густом пологе дыма), но я думаю, они лежат с закрытыми глазами. Когда печь истопится — закрывается заслонка и «всё тепло тут», как говорят мужики: они того мнения, что черные печи гораздо теплее белых. Я не знаю теплее ли, но ощущала, что после закрытия заслонки дым долго еще щиплет глаз. Топят у нас соломой. Самая лучшая солома для топки — это ржаная, а овсяная и просовая — гораздо хуже. Крестьяне с вечера подстилают себе солому, чтобы спать на ней. Утром солому сжигают в печи, а к вечеру подстилают свежую. Таким образом, у крестьян получается очень гигиеничная подстилка для спанья, но ведь это только в урожайные годы. Совсем не то бывает в такие годы, когда соломы для топки не хватает (она вся идет скоту, причем еще иногда и крыши раскрывают, чтобы не поморить голодной смертью скот). В такие годы спят на своей одежде, а печь топят сухим навозом («ко-тяхами») или разным бурьяном — репьями, татарником, крапивой. В такие годы и болезней среди крестьян больше (отчасти благодаря отсутствию гигиенической постели), и глаза гораздо более портятся. В голодные (1891 — 1892) годы в двух маленьких деревушках (от 15-ти дворов каждая) «ослепло» от топки человек около 10. Топка эта была — сухой навоз и всякий бурьян, собранный по межам, дорогам, оврагам. Дым от такой топки был настолько едок, что у вышеупомянутых ослепших (преимущественно стариков и детей) на глазах образовались бельма. Всех этих больных свезли впоследствии в городскую земскую больницу, но трем из них так и не удалось вернуть зрения.

Возвращаюсь к избе.