Пушкин

– Если увидите Греча, – просил он священника, – кланяйтесь ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере.

Это растрогало престарелого духовника.

– Вы можете мне не верить, когда я скажу, что я для себя самого желаю такого конца, какой он имел, – сказал он кому-то.

Самообладание, выдержка Пушкина вызывали у окружающих уважение.

– Я присутствовал при тридцати сражениях, – часто повторял впоследствии доктор Арендт, – видел многих умирающих, но не встречал ни одного, обладавшего таким мужеством, как Пушкин.

Пуля повредила кишечник, и у Пушкина развивался перитонит. Поэт, хоть и терпел сильные боли, страдал молча, сдерживая стоны. Больше всего Пушкин переживал за Наталью Николаевну:

– Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском.

Он беспокоился о наказании, которое ждало его секунданта Данзаса, вспоминал друзей… Лишь время от времени он тихо жаловался на боль в животе и забывался на короткое время.

Известие о дуэли быстро разнеслось по Петербургу. Один за другим начали съезжаться к Пушкину друзья его: Жуковский, князь и княгиня Вяземские, граф Виельгорский, князь Мещерский, Валуев, Тургенев, Екатерина Ивановна Загряжская… Все эти лица до самой смерти Пушкина не оставляли его дом и отлучались только на самое короткое время. В гостиной и в передней собралась толпа народа, многие плакали.

Княгиня Вяземская взяла на себя задачу опекать и утешать Наталию Николаевну, состояние которой было невыразимо: как привидение, иногда подкрадывалась она в двери комнаты, где лежал ее умирающий муж. Он не мог ее видеть и не хотел, чтобы она к нему подходила, так как она могла заметить его страдания. Он мужественно пересиливал стоны, чтобы не пугать жену. Всякий раз, когда она входила или только останавливалась у дверей, он чувствовал ее присутствие.

– Жена здесь, – говорил он, – уведите ее.

Когда ему сказали, что бывали случаи, что от таких ран оживали, то он махнул рукою в знак сомнения.

Около четвертого часу ночи, с 27 на 28, боль в животе начала усиливаться, и к пяти часам возросла до высочайшей степени. Это была настоящая пытка. Пушкину давали морфий, но и он не мог умерить боль.

Решились поставить промывательное, чтобы облегчить и опростать кишки. Увы, оно не только не подействовало, но и причинило поэту лишние, ненужные страдания.

Врач Спасский, не покидавший дом поэта все эти дни, с медицинской точностью и живым человеческим участием описал мучения поэта: от боли лицо его искажалось, взор его делался дик, казалось, глаза готовы были выскочить из своих орбит, чело покрывалось холодным потом, руки холодели, временами пропадал пульс. Готовый вскрикнуть, Пушкин только стонал, боясь, чтоб жена не услышала, чтоб ее не испугать.

– Зачем эти мучения? – бормотал он, – без них я бы умер спокойно.

Пушкин страдал не только от боли, но и от чрезмерной тоски, что доктора приписывали воспалению в брюшной полости и воспалению больших венозных жил.

– Ах, какая тоска! – восклицал он иногда, закидывая руки на голову, – сердце изнывает!

В продолжение ночи страдания Пушкина до того увеличились, что он решил застрелиться. Позвав слугу, он велел подать ему один из ящиков письменного стола, в котором были пистолеты. Вмешался Данзас. Он подошел к Пушкину и отобрал у него пистолеты, которые тот уже спрятал под одеяло.

Поставили 25 пиявок к животу. Только это несколько облегчило страдания: лихорадка стихла, жар уменьшился, опухоль живота опала, пульс сделался ровнее и гораздо мягче, кожа показывала небольшую испарину.

Поутру на другой день, 28 января, боли несколько уменьшились, но лицо поэта еще выражало глубокое страдание, руки по-прежнему были холодны, пульс едва заметен. Пушкин, понимая, что конец близок, пожелал видеть членов своей семьи, чтобы с ними проститься.

– Жену, просите жену, – произнес Пушкин.

Наталья Николаевна с воплем горести бросилась к страдальцу. Это зрелище у всех извлекло слезы. Пушкин завещал ей:

– Носи по мне траур два или три года. Постарайся, чтоб забыли про тебя. Потом выходи опять замуж, но не за пустозвона.

Потом он попросил позвать друзей. Жуковский, Виельгорский, Вяземский, Тургенев и Данзас входили один за другим и братски с ним прощались.

В тот день к Пушкину приехал его друг Владимир Даль, узнавший о смертельном ранении поэта. По образованию он был военным врачом.

Даль подошел к больному. Пушкин подал ему руку, улыбнулся и сказал:

– Плохо, брат!

Это был первый раз, когда Пушкин обратился к Далю на «ты». Даль присел к одру смерти и не отходил уже до конца.

Пушкин умоляюще спросил:

– Скажи мне правду, скоро ли я умру?

Даль не решился сказать правду и уклончиво ответил:

– Мы за тебя надеемся, право, надеемся, не отчаивайся и ты.

Пушкин благодарно пожал ему руку и сказал облегченно:

– Ну, спасибо.

Потом поинтересовался, почему нет Карамзиных. Тотчас же послали за Екатериной Александровной Карамзиной, которая через несколько минут и приехала. Увидев ее, он сказал уже слабым, но явственным голосом:

– Благословите меня!