Пушкин. Духовный путь поэта. Книга первая. Мысль и голос гения

Последней как бы чертой, какую надо было перейти русской культуре и России в целом, стала война с Наполеоном. Значение победы над «тираном», захватчиком — это не только новый уровень психологического и исторического самосознания русского общества (и каждого русского человека), но и новое пространство, которое открылось перед Россией.

Россия перешагивает через те ограничения, которые, казалось, были обременены историческим проклятием, наложенным на нее мировой историей, несмотря на все усилия Петра прорубить «окно в Европу», то есть стать частью того цивилизованного мира, о котором она всегда мечтала. Но перешагнув, сокрушив на удивление Европы и всего мира, «мирового господаря» (Наполеона), под которого уже легла вся Европа, Россия вдруг увидела, что особенно там, в европейских краях, нечего отыскивать и нечему там особо удивляться.

Вот это разочарование России, вошедшей в Европу уже не через «окно», а через распахнутую ею самою дверь, и легла в основание оппозиции «Россия-Европа», стала главной канвой противолежания идей Пушкина и Чаадаева, «западников и славянофилов», Толстого и Достоевского — любя Европу, европейскую культуру, учась у нее, Россия вдруг останавливается перед п о к о р е н н о ю Европой в смущении — нет там молочных рек и кисельных берегов в духовном прежде всего смысле. Поиски идеальности, к которой она постоянно стремилась, (и казалось ей, России, что она спрятана именно там, за границею, за пределами своей стороны), — оказались пустым делом, стало понятно, что необходимо отыскивать все это у самих себя, создавать все это самим.

Пушкин и стал универсальным ответом всей русской жизни на поиски некой надмирной идеальности, к которой всегда устремлялась Россия и русский человек. Ему выпало на долю создать весь инструментарий подходов к этой идеальности — от самого языка до психологических типов русской жизни, от жанров прозы и драмы до исторических открытий в духе русского Тацита. Поэтому не то что трудно не увидеть все это у него, но трудно нам даже и сейчас, помня, что у н а с после Пушкина уже были и Толстой, и Достоевский, и Чехов и множество других гениев, — объять это мысленным взором, в с е увидеть, ничего не пропустив и ничего не забыв.

Подобную работу формирования нашего отношения к Пушкину выполняет в целом национальное самосознание русского народа и сам язык, который развился, благодаря Пушкину, в нечто необыкновенное и фантастическое с точки зрения его возможностей. Как он сам писал в «Пророке»: «Открылись вещие зеницы, как у испуганной орлицы…» — благодаря Пушкину открылись «вещие зеницы» у русского языка, он дал этому языку пророческую силу и возможность через него судить о жизни в изумляющей целостности и полноте. И тем самым э т о т язык стал определять и форматировать сознание целого народа.

Никто больше Пушкина к этому главному событию духовной жизни народа не приложился, поэтому-то столь велика наша любовь к нему и благодарность за возможность быть самими собой, тем народом, с той культурой, место которых в мировой истории уже никем и никак не изменить.