Пушкин и декабристы

Избрали мы в цари. О ужас! о позор!

Но ты, священная свобода,

Богиня чистая, нет, - не виновна ты…

Свобода не виновна - но «свободы сеятель» мог выйти слишком рано, «до звезды». Отсюда современнику событий легко, очень легко впасть в страшную, самоубийственную ересь: навсегда отречься от свободы. В гениальном пушкинском отрывке 1824 года, начинающемся словами «Зачем ты послан был…», наблюдается быстрая череда событий: после того как нагрянула «буря свободы» - «явился муж судеб» (Наполеон), и «рабы затихли вновь»… После того:

Рекли безумцы: нет Свободы,

И им поверили народы.

Тут видим один из подступов к будущему «Андрею Шенье». Ведь как только «поверили народы», воцаряется страшное ко всему равнодушие, апатия:

И безразлично, в их речах,

Добро и зло, все стало тенью -

Все было предано презренью,

Как ветру предан дольный прах.

На этом отрывок 1824 года обрывается - «продолжение» же находим в «Андрее Шенье»: свобода может уйти лишь на время, «безумцы» заблуждаются - народы не должны им верить:

В порывах буйной слепоты,

В презренном бешенстве народа,

Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд

Завешен пеленой кровавой;

Но ты придешь опять со мщением и славой, -

И вновь твои враги падут;

Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,

Все ищет вновь упиться им;

Как будто Вакхом разъяренный,

Он бродит, жаждою томим;

Так - он найдет тебя. Под сению равенства

В объятиях твоих он сладко отдохнет;

Так буря мрачная минет!

Свобода вернется - однако поэт может не дожить («…я не узрю вас, дни славы, дни блаженства…»). Тут стихия чувства. Тут и стихия предчувствия.

Уже говорилось о тягчайшем испытании 1824 года -

312

на грани безумных поступков, самоубийства - когда «всякий казался мне изменник или враг…».

Затем поэзия спасла, «как ангел-утешитель». Поэт «воскрес душой» - но тем более задумывается о судьбе; слишком знает и чувствует себя, чтобы не предвидеть возможной гибели - при таком характере, темпераменте, даровании. Никакой мистики - реальный самоанализ! Если уж друзья, удаленные за сотни верст, боятся за него, все время предостерегают против опрометчивых шагов, резких поступков, если уж друзья так чувствуют ¹ - что же он сам, гений, предвидит?

Глубоко, но, к сожалению, лаконично разбирая элегию, А. Слонимский находит, что это стихотворение, написанное под впечатлением разговоров с Пущиным и «полное загадочных предчувствий». «Нет ли тут, - спрашивает автор, - чего-то вроде предвидения своей судьбы в случае успеха революции?» ²

Вокруг Пушкина, в мире реальности и мире воображаемом, все время гибнут поэты, великие мастера. Если составить «летопись» этих преждевременных смертей (соединив подлинные и «сочиненные»), то, вероятно, еще приблизимся к пушкинскому глубинному чувству опасности:

Овидий - 1821 (стихотворение «К Овидию»: медленная гибель от тоски в изгнании).

Байрон - 1824 («К морю»).

Шенье - 1825.

Рылеев - 1826.

Ленский - 1825-1826 ³ (возможная участь этого поэта - «иль быть повешен, как Рылеев», - VI, 612).

Грибоедов - 1829 («Путешествие в Арзрум»)

Моцарт - 1830.

¹ «Будь благоразумен ‹…› Я все еще опасаюсь какого-нибудь неосторожного поступка» (H. H. Раевский-младший, 1824; XIII, 107, 531 перевод). «Право, образумься, и вспомни собаку Хемницера, которую каждый раз короче привязывали, есть еще и такая привязь, что разом угомонит дыхание» (Вяземский, 1825; XIII, 199). «Нам надобна твоя жизнь. Нельзя ли взять на себя труд об ней позаботиться, хотя из некоторого внимания к друзьям своим» (Жуковский, 1825; XIII, 204).

² Пушкин. Соч., под ред. А. Венгерова, т. II. СПб., 1908, с. 526.

³ О Шенье и Ленском см.: В. Б. Сандомирская. «Андрей Шенье», с. 31-32.

313

Радищев - 1830-е («Путешествие из Москвы в Петербург,» «Александр Радищев»).

К тому же чума грозит гениальному поэту Вальсингаму, веревка - менестрелю Францу…

Ни в коей мере мы не пытаемся этим перечнем представить Пушкина - обреченного, подавленного. Наоборот, ощущение постоянного соседства Черного человека, или предсказанной еще в юности смертельной опасности от некоего зловещего для Пушкина Белого человека, - все это для поэта, «воскресшего душой», источник вдохновения особого рода!

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья…

И снова два полюса видны в «Андрее Шенье», меж которых движется мысль и страсть: светлый, оптимистический тон элегии и - «плачь, муза, плачь!».

Конечно, нельзя назвать одно событие, разговор, наблюдение, породившее подобный ход мысли, ведь тут - «вся жизнь души моей, записанная мной…».

Отдельный факт, письмо, встреча могли, однако, ускорить, кристаллизовать важную идею, давно зревшую в поэте. Вот отчего точная дата «Андрея Шенье» - вопрос не узко академический: она может открыть, какие события, страсти отозвались в этих ста восьмидесяти семи стихах!