Пушкин и декабристы

Расставшись в Крыму, Пушкин и молодой Раевский в следующие несколько лет видятся очень редко. Достоверно знаем только о встрече в начале 1824-го, когда двадцатитрехлетний полковник заехал на короткий срок в Одессу (по пути из Петербурга в Киев, к месту службы) - а Лев Пушкин вскоре получит нагоняй от брата за то, что в столице чинился перед Раевским «и не поехал повидаться со мною» (XIII, 85), то есть не воспользовался случаем, столь верным, как если бы сам Александр Сергеевич приехал ².

Как ни мало сохранились следы общения Пушкина с П. Н. Раевским, видно, сколь важен был для них обмен литературными мнениями. Пушкин часто знакомит друга - раньше всех - с новым собственным сочинением или с заинтересовавшим его образцом российской словесности; ждет и ценит ответные отзывы. Раевский при случае «посредничает» между европейским просвещением и российским поэтом - как незадолго перед тем представил Байрона и Шенье.

8 декабря 1822 года Н. Раевскому, первому читателю, сообщены «Братья-разбойники», а через полгода Пушкин признается Бестужеву:

¹ Впрочем, если прав А. Л. Слонимский, то первая апология Шенье еще в оде «Вольность» («возвышенный галл»). - См.: «Пушкин. Исследования и материалы», кн. IV, с. 327-335.

² Приезд Раевского совпадает с появлением у Пушкина некоторых северных новинок, преимущественно рылеевских, бестужевских; в частности, крамольных стихов «Ах где те острова, где растет трын-трава, братцы». Полускрытая цитата из них - в письме Пушкина брату в начале 1824 г. (XIII, 86).

319

«Разбойников я сжег - и по делом. Один отрывок уцелел в руках Николая Раевского, если отечественные звуки: харчевня, кнут, острог - не испугают нежных ушей читательниц Полярной Звезды, то напечатай его» (XIII, 64).

Может быть, именно потому, что отрывок отличается непривычными для тех времен реальными «отечественными звуками», он оставлен у такого читателя, который сможет оценить (запомним эту подробность, значение которой возрастет в соединении с некоторыми фактами 1825-го). Правда, в письме к Льву Сергеевичу (в начале 1824 года) Пушкин просил не верить Н. Раевскому, «который бранит его ‹Онегина› - он ожидал от меня романтизма, нашел сатиру и цинизм и порядочно не расчухал» (XIII, 87); и позже Н. Раевский остается как будто при своем мнении, внешне близком ко взглядам Рылеева и Бестужева, - предпочитая «романтизм» «пестрым картинкам» Онегина. Однако по сути эволюция литературных вкусов поэта и его друга в основном совпадает: Байрон, постоянная фигура литературного обсуждения, обеими сторонами не признается пределом литературного развития; «ожидание романтизма» не мешает стремлению Раевского-читателя к истинной, высокой реалистической пушкинской простоте.

Драгоценным подтверждением являются два сохранившихся письма 1825 года.

ТРАГЕДИЯ И ЭЛЕГИЯ

Раевский пишет Пушкину 10 мая 1825 года из Белой Церкви в Михайловское: явно в ответ на прежде полученное, но нам неизвестное письмо Пушкина:

«Прости, дорогой друг, что я так долго не писал тебе; но служебные обязанности, отсутствие досуга и общества, которое могло бы вывести мой ум из оцепенения, не дали мне возможности написать ни единого письма за полгода. Для тебя первого нарушаю я молчание. Спасибо за план твоей трагедии. Что сказать тебе о нем? У тебя блестящие замыслы, но тебе не хватает терпения, чтобы осуществить их. Итак, тебе будет суждено проложить дорогу и национальному театру. - Если же говорить о терпении, то я хотел бы, чтобы ты сам обратился к источникам, из которых черпал Карамзин, а не ограничивался только его пересказами. Не забывай, что Шиллер изучил астрологию, перед тем как написать своего «Валленштейна». Признаюсь, я

320

не совсем понимаю, почему ты хочешь писать свою трагедию только белым стихом. Мне кажется, наоборот, что именно здесь было бы уместно применить все богатство разнообразных наших размеров. Конечно, не перемешивая их между собой, как это делает князь Шаховской, но и не считая себя обязанным соблюдать во всех сценах размер, принятый в первой. - Хороша или плоха будет твоя трагедия, я заранее предвижу огромное значение ее для нашей литературы; ты вдохнешь жизнь в наш шестистопный стих, который до сих пор был столь тяжеловесным и мертвенным; ты наполнишь диалог движением, которое сделает его похожим на разговор, а не на фразы из словаря, как бывало до сих пор. Ты окончательно утвердишь у нас тот простой и естественный язык, который наша публика еще плохо понимает, несмотря на такие превосходные образцы его, как «Цыганы» и «Разбойники». Ты окончательно сведешь поэзию с ходуль» (XIII, 535) ¹.

До того Н. И. Раевский писал Пушкину 1 августа 1824-го, сразу после высылки поэта с юга, и получил ответ (может быть, потому нам неизвестный, что письмо взял брат, Александр Раевский») ².