Пушкин и Грибоедов

Декабристский смысл строки «Иных уж нет, а те далече» в новом свете предстал в исследовании В. Е. Ветловской: это пересказ мыслей Цицерона, потерявшего лучших друзей и в условиях укрепляющегося цезаризма приходящего к мысли, что погибшим лучше, чем живым. «Не имея сил ни повлиять на обстоятельства, ни изменить самому себе, Цицерон должен был убедиться в том, что его жизнь, зависящая с некоторых пор от “доброты” то “этого”, то “того”, – только отсрочка смерти»189. Так – через Цицерона – Пушкин исповедовался перед далекими «друзьями, братьями, товарищами».

Отдадим отчет в том, что тут в одном клубке сплелись разные нити. Одна – интерес к жизненной судьбе ценимого писателя. Другая – его же творческая интерпретация тех же эпизодов жизни. Но ведь житейское и творческое неразрывно в человеке-художнике. Волей-неволей, наблюдая личное, будешь цеплять и творческую сферу: она же принадлежит тому же человеку, он же в ней выражает себя! И поэт был убежден: человеком правит «страстей единый произвол».

Взаимосвязь чисто литературных и непосредственно жизненных переживаний в поэзии Пушкина ставит перед исследователем задачу исключительной сложности. Между одним и другим исключен буквализм тождества. Литературное и личное, пересекаясь, может совпадать, но может контрастировать; далеко не всегда одно и другое поддается расслоению. Эта сама по себе диалектически противоречивая ситуация осложняется мерцанием смысла поэтического слова: строки, написанные по конкретному поводу, обретают обобщенное значение; историческая память позднейшего читателя неизбежно расставляет акценты иначе, чем поэт в момент творчества. Но и чуткий художник не может не считаться с емкостью поэтического слова.

Замечательно, что В. Е. Ветловская восстановила конкретный смысл онегинской концовки, понятный подготовленным современникам и оказавшийся затертым огромной разницей уровней культурного общения. Но это не означает, что надобно ограничиться этим и только этим уровнем смысла. Конкретность не отменяет обобщенности. Напротив, чем далее, тем пронзительнее звучит именно этот мотив.

Декабристы (пусть не в полном объеме Пушкин разделяет их воззрения и поступки) до конца останутся для него «друзья, братья, товарищи». Он не устанет умолять об амнистии для каторжников.

Не ради конъюнктуры поднимаю я эту тему (какая уж тут конъюнктура в наше время). Не на косвенных данных строится моя концепция. Стремлюсь адекватно понять произведение Пушкина. В печатном тексте романа есть строки: «Иных уж нет, а те далече…», «Без них Онегин дорисован». Кто «иные», «те»? Без «кого» дорисован Онегин? На эти вопросы исследователю надлежит дать прямой ответ, – независимо от личных взглядов и симпатий.

А что, если сопоставить совершенно одинаково построенные утверждения, к тому же включенные в одну строфу? «Но те, которым в дружной встрече…» – «А та, с которой образован / Татьяны милый идеал…» Фразы по форме абсолютно идентичны, а по содержанию контрастно противоположны. Основа связки – в частях речи. Снова мы наталкиваемся на то, что существительные дают предметам имена. Местоимения – вместо имен, они на предмет только указывают. Первая фраза ведет нас, как воспоминание, «на шум пиров и буйных споров»; ныне за нею просвечивают эшафот Петропавловской крепости и сибирские рудники. Вторая совпадает только заданным импульсом движения, но вектор движения решительно не определен. Отсылка к прототипу Татьяны мистификационна. Забавно, конечно, что находились современницы Пушкина, сами себя позиционировавшие на роль прототипа Татьяны (блажен, кто верует). Полагаю, любой ответ тут обречен оставаться мнением, он не может быть успешно атрибутирован. Нарочитая неопределенность отсылки к прототипу Татьяны (вероятнее всего, как и у Онегина, отсутствовавшего) подтягивает к себе и хотя бы слегка маскирует слишком определенные и откровенные признания поэта о подтексте описания. Да ведь Пушкин проводит в печать запретную тему: должен же он был соблюдать хотя бы минимальную осторожность и прибегать к прикрытию, сходному по форме и отличающемуся по содержанию!

Декабристская ситуация в «Онегине» отнюдь не сводится к личным отношениям поэта с пострадавшими на междуцарствии. Драма 14 декабря изменила взгляд Пушкина на человека и историю. Романтический историзм признавал исторические заслуги только исключительных личностей, «властителей дум». Теперь обрушился барьер между человеком просто и исторической личностью.

Декабристы вошли в роман вместе с судьбой автора: политическая окраска его творчества выделена, подчеркнута в заключительном автопортрете. Включение – с чувством полного удовлетворения – в автопортрет восьмой главы упоминания вольнолюбивой музы, а также трогательное прощание с друзьями-декабристами в последней строфе – эти решающие акценты и являются неопровержимыми аргументами в пользу декабристской ориентации печатного текста романа.