Пушкин и Грибоедов

Петр довольно легко решил губительную «годуновскую» задачу: «добро» его царствования перевешивает «зло»: «Начало славных дней Петра / Мрачили мятежи и казни. / Но…» Способствует этому обстоятельство, что Петр был законным наследником престола. А как же споры вокруг его имени? Но ни Петру, ни какому бы то ни было властителю невозможно лишить субъективного характера оценок добра и зла, а подданных слишком много, и они разные. Так устроен наш мир, что на острейшие вопросы сама жизнь не дает, не может дать ответов, которые бы устроили всех.

У Пушкина будет и еще сопоставление Николая с Петром, но уже не в пользу для нового царя. В 1836 году, который оказался последним полным годом жизни Пушкина, поэту разрешили-таки издавать свой журнал «Современник». Было принято новое издание открывать программной статьей издателя. В «Современнике» такой статьи не было. Первый номер открывался стихотворением «Пир Петра Первого».

Чтобы понять, почему это стихотворение удостоено права заменить программу журнала, надо учитывать историческое обстоятельство. В конце 1835 года ждали царского указа к десятилетию нового царствования, новых, приличных случаю милостей к осужденным за 14 декабря. Указ появился, но в «милосердной» части оказался пародийным. Те, у кого истекал десятилетний срок каторги, не получали свободу и гражданские права и оставлялись в Сибири на поселении. Приговоренным к пятнадцати годам срок каторги сокращался на два года.

«Пир Петра Первого» соотносится со «Стансами». В «Стансах» был «урок» царю: «Во всем будь пращуру подобен…» Но из «всего» все-таки выделялось и акцентировалось милосердие. В «Пире…» снова дан широкий охват деятельности знаменитого пращура, но и снова подчеркивается милосердие:

Он с подданным мирится,

Виноватому вину

Отпуская, веселится…

<…>

И прощенье торжествует

Как победу над врагом.

Стихи аллюзионны. Картинка прошлого метит в царя правящего. Для него проявить милосердие означает простить декабристов. Пушкин не пытается оправдать декабристов или как-то смягчить их вину: но и виноватых надо простить, отпустить им вину. Увы, царь не собирался прощать и не простил каторжников, призывы поэта шли впустую, настойчивость поэта могла вызвать разве что раздражение. Но тут вина царя и нет вины (ошибки, иллюзий) поэта. Тут просто четко видно различие позиций, и каждая сторона твердо придерживается своей. Царь проявляет упрямство, но и поэт – упорство. В «Пире…» не урок, а укор царю: вот как действовал великий пращур, а ты…

В «Стансах» два объекта размышлений, пращур и потомок. В «Пире…» только пращур. «Стансы» и «Друзьям» согреты личным сочувствием поэта («Гляжу вперед я без боязни…»; «Его я просто полюбил…») Повествование в «Пире… ведет эпический летописец, его присутствие лишь чуть обозначено интонационными формами. На фоне «Стансов» отсутствие даже намеков обращений к новому царю знаково: добрых слов говорить нет повода, обличительные неуместны, но и умолчание красноречиво.

«Современник» стихотворением «Пир Петра Первого» провозгласил программу памяти об осужденных, заступничества за них и был верен ей. Услышит ли этот зов власть – это дело власти; свой долг поэт исполнил с честью и до конца.

Своеобразный итог сравнениям двух монархов сделан Пушкиным дневниковой записью 21 мая 1834 года. Приводится чье-то мнение («Кто-то сказал о государе…»), но не исключено, что так завуалирована мысль самого поэта: «В нем много от прапорщика и немного от Петра Великого» (подлинник по-французски).

* * *

Мировоззренчески кардинальные откровения Пушкина – не акт внезапного озарения, они результат многолетнего обобщения, включая обкатку опытом. А что удивительно – в итоге два писателя-современника пришли к весьма сходной позиции, обнаружив роковое противоречие в устройстве мира и жизни в нем. Что может сделать кучка заговорщиков с огромной Россией? Что может сделать старая слабая женщина с привыкшим к безропотному повиновению князем? Что может сделать безвестный чиновник, пригрозивший статуе властителя «Ужо тебе!» и сам испугавшийся дерзости своей угрозы? Художник как человек не сильнее остальных смертных. А он еще нагружает свою жизнь довеском к своим – болями других людей.

Что же поэт может сделать в такой ситуации? Он может разглядеть недопроявленное в этой картине и пламенно ее кровью сердца изобразить, явив ее не только современникам, но и потомкам. Потомки ее не поймут – у них жизнь другая? Но то их вина: читать надо уметь, прибавляя к тому умению, который появляется в раннем школьном, а то и в дошкольном возрасте. Нужна привычка не только читать, а еще и размышлять над прочитанным. А жизнь и человек – конечно, меняются, только основа остается все той же. Пророчества поэтов, когда они истинные, не стареют.

Мы наблюдали, как на протяжении ряда лет Пушкин решал трудную проблему. Монарха-то милосердие украшает: блажен, кто, «Виноватому вину / Отпуская, веселится». А монарху можно ли прощать его самоуправство?