Пушкин и Грибоедов

Отношения поэта с царем в начале 30-х годов не поддаются однозначной оценке. В декабре 1830 года увидел свет «Борис Годунов», трагедия, которая в 1826 году удостоилась оскорбительной для поэта собственноручной царской резолюции, о чем поэта известил Бенкендорф: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением переделал Комедию свою в историческую повесть или роман на подобие Валтера Скота». А 9 января 1831 года Бенкендорф пишет поэту: «Его величество государь император поручить мне изволил уведомить Вас, что сочинение Ваше: Борис Годунов, изволил читать с особым удовольствием». Разница, как видим, резкая. Естественно, она не могла пройти мимо внимания поэта. 18 января Пушкин благодарит царя и Бенкендорфа за «благосклонный отзыв». Можно делать скидки на жанр официальной вежливости и тем не менее отметить, что Пушкин смотрит не столько назад, сколько вперед – обязательные комплименты перерастают в «урок царям»: «…“Борис Годунов” обязан своим появлением не только частному покровительству, которым удостоил меня государь, но и свободе, смело дарованной монархом писателям русским в такое время и в таких обстоятельствах, когда всякое другое правительство старалось бы стеснить и оковать книгопечатание». Подобные мысли Пушкин повторил и в официальном же по тону письме к Е. М. Хитрово около 9 февраля.

Из письма к Плетневу от 24 февраля: «Из газет узнал я новое назначение Гнедича. Оно делает честь государю, которого искренне люблю и за которого всегда радуюсь, когда поступает он умно и по-царски».

Летом 1831 года Пушкин с молодой женой поселился в Царском Селе. Пожалуй, это период максимально лояльных отношений поэта со двором. 21 июля Пушкин пишет Нащокину: «Царь со мною очень милостив и любезен. Того и гляди попаду во временщики». На следующий день по секрету сообщает Плетневу: «…Царь взял меня в службу – но не канцелярскую, или придворную, или военную – нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы, с тем, чтоб я рылся там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли?» Пушкин еще явно благодушен и не подозревает, какими чрезвычайными осложнениями обернется его пребывание на царской службе.

Но вот факты другого рода. Пушкин 24 марта 1830 года в сердцах пишет Бенкендорфу (подлинник по-французски): «Несмотря на четыре года уравновешенного поведения, я не приобрел доверия власти. С горестью вижу, что малейшие мои поступки вызывают подозрения и недоброжелательство. Простите, генерал, вольность моих сетований, но ради бога благоволите хоть на минуту войти в мое положение и оценить, насколько оно тягостно. Оно до такой степени неустойчиво, что я ежеминутно чувствую себя накануне несчастья, которого не могу ни предвидеть, ни избежать». В ответных письмах 3 и 28 апреля успокаивающие слова шефа жандармов оборачиваются прямой угрозой (подлинник по-французски): «Что же касается вашего личного положения, в которое вы поставлены правительством, я могу лишь повторить то, что говорил много раз; я нахожу, что оно всецело соответствует вашим интересам; в нем не может быть ничего ложного и сомнительного, если только вы сами не сделаете его таким».

Очень характерно сетование Пушкина в письме к А. Н. Гончарову 9 сентября 1830 года: «Сношения мои с правительством подобны вешней погоде: поминутно то дождь, то солнце. А теперь нашла тучка…» 11 декабря Пушкин выражает недоумение в письме к Хитрово (подлинник по-французски): «…Признаюсь, меня очень удивило запрещение “Литературной газеты”». Даже в шутке поэта полно горечи, он пишет Плетневу 7 января 1831 года: «…писем от тебя всё нет. Уж не запретил ли тебе генерал-губернатор иметь со мною переписку? чего доброго!»

4 февраля 1832 года Пушкин пишет Киреевскому, желая многолетия его журналу, будучи уверенным: «если гадать по двум первым №, то “Европеец” будет долголетен». Но всего через десять дней, 14 февраля, поэт в письме к И. И. Дмитриеву сетует на то, что журнал Киреевского «запрещен вследствие доноса». Пушкин не знает, что инициатором закрытия «Европейца» был сам царь.

Пушкин в «Стансах» ставил Николаю в пример Петра. Выделение этого монарха не означает его идеализацию. Его деятельность и сама личность многогранны. Естественно – и под пером Пушкина Петр предстает очень разным. Поэт не робеет даже изобразить лик, а не лицо.

Тогда-то свыше вдохновенный

Раздался звучный глас Петра:

«За дело, с богом!» Из шатра,

Толпой любимцев окруженный,

Выходит Петр. Его глаза

Сияют. Лик его ужасен.

Движенья быстры. Он прекрасен,

Он весь, как божия гроза.

Удивительно: Пушкин и здесь, как всегда, выделяет, рисуя портреты, глаза и движения; тут привычные детали сохранены, но акцент смещен на оценочно-эмоциональное восприятие. Напряжение предельное или даже запредельное: человек перестает быть человеком, а становится вершителем Божией воли. Количество переходит в качество: «ужасен» рифмуется и по смыслу синонимизируется с «прекрасен», порождая не страх, а восторг.